Он не пожалеет ничего. Ничего и никого. А уж тем более – незнакомца в чужом мире!
Вереск выпорхнула в коридор, подхватила юбки домашнего лилового платья и побежала так быстро, как только могла.
Как же? – ругала она себя. – Как я могла не заметить, что он увлёкся мной настолько сильно? Зачем допустила, чтобы всё зашло так далеко? О! Каких дров может он наломать! Каких бед натворить!
Вспомнились глаза Авана. Его руки. Горячие губы. Требовательные ласки.
Бедняга принимает страсть за любовь, или...
"В вас нет фальши, Вереск".
Он проникся ко мне, пока я его выхаживала, – сообразила Вереск, минуя погружённую во мрак галерею. – Такое происходит довольно часто.
Откуда ей это известно, Вереск не имела ни малейшего представления, но была уверена, что так оно и есть. Она перехватила свечу половчее и стремительно взлетела по лестнице. Хорошо, что беременность ещё не сделала её тяжёлой и неповоротливой, как старую гусыню с птичьего двора. Только голова немного закружилась, но это – сущие мелочи. Главное сейчас: остановить Авана, иначе...
Иначе что? "Что" иначе?
Вереск закусила губу. А если на самом деле нет никакого призрака? И нет никакого шара со свечой? И нет никаких...
Дверь.
Обшарпанная, полусгнившая дверь с проржавевшим насквозь затвором никуда не делась. Покрытая паутиной и плесенью, она находилась там, где и должна: в глухом коридоре северного крыла.
Нервно сглотнув, Вереск коснулась затвора.
Сейчас или никогда!
Она зажмурилась и дёрнула задвижку. А когда открыла глаза, едва не закричала.
Стена. Глухая стена серого камня...
"Тут он её и замуровал"...
Чёрт! Вот чёрт! От досады захотелось взвыть: когда не надо, проклятущая дверь появляется сама собой и распахивается настежь. Зато когда надо: извольте – стена!
Вереск выругалась последними словами и, сжав кулак до хруста, яростно врезала по каменной кладке. Она ждала боли. Искр из глаз и ободранных в кровь костяшек, но... Рука увязла в стене, как в тесте.
– Что... – прошептала Вереск и дёрнулась, пытаясь высвободиться. – Что за...
И тут стена, точно трясина, с мерзким чавканьем проглотила её.
Темнота. Густая вязкая темнота была наполнена звуками. Слышался смех, приглушённые разговоры, странные, непонятные слова и фразы.
"Давай-ка тебя прокапаем..."
"Да, глюкоза... Глюкоза и..."
"Штукатурка осыпалась. Давно ремонт нужен... А лампа жужжит, с ума сводит..."
Что это? Чей это голос? Такой знакомый... Такой...
"Держись, герой. Держись, родной мой. Всё будет хорошо..."
Вереск стремилась к смутно знакомому голосу, словно мотылёк, летящий на свет, но слова становились всё дальше и тише, пока не смолкли совсем.
И от этого вдруг стало больно. Больно и обидно. Захотелось кричать, выть и вопить, разорвать глухой мрак в клочья, вынырнуть из забытья и... вернуть себе память.
Вереск не чувствовала собственного тела, но понимала, что плачет. Она не видела ничего вокруг, но знала: рядом кто-то есть. Кто-то внимательно наблюдает за ней. Кто-то ждёт, что она...
Вспомнит?
– Даже не надейся. – Уж этот голос точно не забыть. Безликий призрак!
Мгла рассеялась внезапно, и Вереск едва не ослепла от яркого света. Знакомое место...
Бальный зал сиял, как и в прошлый раз. И снова по паркету скользили нарядные пары, а невидимые музыканты услаждали слух изысканной печальной мелодией.
Она стояла посреди этого мистического великолепия, нагая и растрёпанная, по-прежнему сжимая в руке незатейливый подсвечник. Ноги дрожали и норовили подогнуться, но...
Надо идти. Надо идти вперёд. Туда, где ждёт прикованное к стене оно: необъяснимое жуткое нечто, без лица и имени. Вереск скрипнула зубами и сделала первый шаг.
– У тебя почти получилось, хитрая ты шлюха, – проскрипел призрак, лязгнув цепями. – Ты чувствуешь его так же остро, как он тебя. Ты его почти разбудила. Почти. Но я не позволю. Даже не надейся.
– Что ты такое? – Вереск подошла так близко, что могла протянуть руку и коснуться чудовища, лицо которого стремительно менялось: боцман, леди Виолетта, Дара, конюшонок Лукаш, гнусавый штурман, вечно краснеющий Петер, Горий с поникшими длинными усами... – Что тебе нужно?
– От тебя уже ничего. – Призрак принял вид степной гиены, оскалился и мерзко расхохотался. – Ты опоздала, девушка. Опоздала!
И тут Вереск увидела его. Он возник из тени, что отбрасывала бесконечная стена.
– Аван! – воскликнула она, ощущая, как по спине заструился холодный пот: самые страшные опасения подтвердились – молодой лантийский граф держал в руках оплетённую цепями стеклянную сферу. Огарок свечи внутри шара пылал особенно ярко. – Аван! Нет! Не делай этого!
Рыжеволосый юноша не откликнулся и занёс шар над головой.
– Нет! – возопила Вереск и кинулась к нему, но обнаружила, что ноги её увязли: каменные плиты пола превратились в жидкую булькающую грязь. – Нет!
– Да! – хохотал призрак, звеня цепями.
– Хочу, чтобы князь Ладимир исчез навсегда! – отчеканил Аван. – Чтобы перестало существовать всё, с ним связанное, и Вереск стала моей!
Он бросил шар под ноги, и сфера со звоном разлетелась на тысячи осколков.
Глава тридцать первая
Треск. Кошмарный треск, будто дровосеки повалили разом сотню многовековых дубов, оглушил Вереск: вслед за стеклянным шаром вдребезги разлетелась бесконечная стена. Она хрустнула и лопнула, словно снежный наст под сапогом. Цепи, что сдерживали призрака, рассыпались. Их промасленные звенья зависли в воздухе.
Жуткий хохот не умолкал. Наоборот, он становился всё громче и громче, хотя безликой твари нигде не было видно. Призрак стал невидим для глаз, но наполнял собой каждый дюйм пространства.
– Что ты наделал? – крикнула Вереск Авану, силясь перекрыть треск, лязг и хохот.
Юный граф не шелохнулся. Не повернул головы, не откликнулся на зов, не сделал шага навстречу. Он напоминал истукана. Мраморную скульптуру, вроде тех, что украшают большой чертог. А вокруг парня дыбились мерцающие осколки и оставшееся от стены каменное крошево. С каждым витком вихрь обломков становился всё плотнее.
– Аван! – Вереск почём зря напрягала связки: шум поднялся такой, что даже кракен бы проснулся. – Аван!!!
Она протянула руку: надо вывести мальчишку из оцепенения и...
– Ах!
Парень вскинул голову, и Вереск отшатнулась: лицо Авана таяло, словно воск в раскалённом пламени. Черты текли, оставляя за собой пустоту.
