Любой мужчина, увидев её однажды, влюблялся бесповоротно...
На девушке было скромное дорожное платье и тёмный плащ с глубоким капюшоном.
Вереск сразу поняла, кто перед ней.
– А ты крепкий орешек, – заявила знакомая незнакомка. Говорила она совершенно беззлобно, по-приятельски. – Сумела добраться сюда.
– Ты усыпила кракена, – догадалась Вереск. – Песней.
– Разумеется.
– И пришла сюда, чтобы... – Руки непроизвольно сжались в кулаки. – Чтобы убить Ладимира!
– Увы.
– Увы? – Захотелось залепить красотке пощёчину.
– Работа такая. – Девица склонила голову на бок и игриво подмигнула.
– Я... Я не позволю! – прошипела Вереск и шагнула вперёд.
– Хочешь драться? – усмехнулась красавица. – Как мило. А я-то хотела предложить тебе помощь...
Она нарочито глубоко вздохнула и надула пухлые губки.
– Помощь? – Вереск не кричала, но рычала. – Какую помощь ты можешь предложить? Ты... Ты отняла у меня всё, что мне дорого! Ты обманула Авана, разрушила Мейду и меня чуть не сожрала! А теперь заявилась в безмирье, чтобы погубить того, кого я люблю!
– Безмирье? Серьёзно? – В синих глазах заплясали чертенята, а губы дрогнули. – Это не безмирье, милая. Это – реальность.
– Реальность?
– Самая что ни на есть реальная реальность, – кивнула красавица. – Пойдём, я покажу тебе правду.
Она взяла Вереск за руку, и они взлетели. Взмыли в воздух и, невесомые, поплыли сквозь серое утро.
Странно это, стать бестелесным призраком, что легче облаков. Лететь, поглядывая сверху на мирскую суету и знать, что впереди тебя ждёт правда. Горькая, как сок болотного корня, и неизбежная, точно могила. Вереск не чувствовала страха, но ощущала обречённость, насквозь пропитанную тоской и отчаянием.
Внезапно она поймала себя на мысли, что вспоминает слова и названия. Асфальт, бетон, метро, проспект, машины, час пик, пробка...
Вдалеке серебром мерцала река. Её название вертелось на языке и песком скрипело на зубах. Короткое, ёмкое и родное, как имя матери. Вереск изо всех сил напрягала извилины, но название ускользало от истерзанной памяти, тонуло и растворялось в утраченном прошлом.
Безликая молчала. Её чёрные волосы развевались на ветру, а губы сжались в тонкую линию.
Работа... – вспомнила Вереск. – У неё такая работа – уничтожать миры.
"Когда рождается демиург, вместе с ним в мир приходит забвение...", – говорил Штурман.
Наверное, в этом вся суть, – рассуждала Вереск, глядя на свою загадочную спутницу. – Демиург создаёт, а забвение пожирает всё им созданное.
Созданное и забытое...
Поток машин внизу становился плотнее. Вереница чёрных зонтов растянулась на целую лигу. Город проснулся, ожил, загудел и захлопотал, как торопливая суетная старуха. Все куда-то бежали, ехали, кричали, опаздывали... и никому не было дела до двух летящих по воздуху молодых женщин.
– Они не видят нас, – пробормотала Вереск себе под нос. Безликая не ответила. Только фыркнула и поднялась выше.
Лабиринты серых улиц затягивали глубже и глубже. Вереск с ужасом осознала, что ни за что не найдёт пути обратно.
Обратно? – оборвала она себя. – Куда обратно? Мейды больше нет. Нет Приюта Рассвета, Солёного утёса, Пристанского городка, пролива Безмолвия и Рассветной бухты. Ничего не осталось. Ничего!
– Не терзайся. – Безликая, похоже, даже не думала скрывать, что читает мысли. – Ты скоро встретишься с ним. Потерпи. Осталось немного.
И Вереск терпела.
Она бы вытерпела всё... всё, что угодно, лишь бы снова увидеть Ладимира. Хотя бы мельком.
"Обещай, что не будешь искать меня. Искать и пытаться спасти", – сказал он тогда, но она не успела ответить...
Я найду его. Найду! – стучало в висках заклинанием. – Найду и спасу. Чего бы мне это не стоило.
Безликая обернулась и как-то странно посмотрела на неё.
Ничего. Пусть смотрит, – решила Вереск. – Пусть знает, что я готова на всё.
Невзрачное четырёхэтажное здание, определённо, когда-то было белым. Нарядным, чистым, новеньким и аккуратным. Но потом, когда девственная белизна приказала долго жить, его перекрасили в розовый, который с годами превратился в грязно-серый. В нескольких местах допотопная штукатурка осыпалась, обнажая краснокирпичную кладку. Флигеля явно строились по нужде, а не по замыслу архитектора. Из-за этих нелепых пристроек здание утратило всякую симметрию и стало унылой бесформенной громадиной.
Искалеченный дом для искалеченных людей...
"ГО-РОД-СКА-Я БОЛЬ-НИ-ЦА", – прочла Вереск и удивилась, что смогла понять чудаковатые белые закорючки на тёмно-серой вывеске.
Больница. Больница...
Что-то такое знакомое. Такое близкое...
Штукатурка осыпалась. Давно ремонт нужен. Чёртова лампа жужжит и жужжит, с ума сводит, надо электрика вызвать, а он, собака, в запой ушёл. Беда...
– Нам сюда. – Безликая потянула её за собой: одно из окон на четвёртом этаже оказалось распахнутым.
Грязный серо-голубой кафель. Кабинки. Пожелтевшие толчки и жуткая вонь, сбивающая с ног.
Хлорка! – вспомнила Вереск и ахнула. – Так пахнет хлорка!
– Что? – хмыкнуло Забвение. – Запах родины нам сладок и приятен[1]? Пошли. Мужской сортир не лучшее место, чтобы предаваться меланхолии.
И они действительно пошли, а не полетели. В тёмных коридорах раздражающе мигали лампы. За облезлыми дверьми раздавались стоны, шёпоты и приглушённые разговоры. У стен стояли каталки и скамейки, а на посту мирно дремала медсестра в смешной голубой шапочке.
Марина, – подумала Вереск. – Её зовут Марина, и она недавно вышла замуж. Очень хочет ребёнка, девочку, но забеременеть никак не может...
Откуда я это знаю?!
– Сюда, – скомандовала Безликая, распахивая дверь. – Заходи и любуйся. Или так и будешь в коридоре торчать?
В палате царил полумрак. Койка пряталась среди разномастного оборудования. Многочисленные датчики пищали. На экранах мониторов зеленели дёрганые линии, сменяли друг друга малопонятные показатели. Пахло спиртом, нашатырём и безнадёгой.
На кровати, бледный, исхудавший, оплетённый прозрачными трубками, лежал Ладимир...
1. Неверная цитата А.С. Грибоедова "Горе от ума". Правильно так: "И дым Отечества нам сладок и приятен".
Глава тридцать шестая
Вереск почувствовала, что задыхается.
– Ладимир! – вскричала она и бросилась к кровати. – Ладимир! Проснись! Это я! Я! Вереск!
