Подул холодный ветер, задувая брызги дождя под зонты, и вскоре лицо Джосайи покрылось капельками влаги. Однако злополучному локону Оливии все было нипочем. Хелмсуэдл определенно могла им гордиться.
– Мне очень жаль, что мой малыш докучает вам своим обожанием, но он переживает из-за смерти отца, как вы когда-то из-за потери матери. Поэтому он и вообразил себе, что вы принадлежите ему.
– Как бы вы хотели, чтобы я относился к его привязанности? Мне не хотелось бы ранить его.
В самом деле, как? Один из вариантов – жениться на ней и стать его отцом.
В последнее время Оливию стали посещать самые нелепые мысли. Тревожило то, что по большей части они имели отношение к этому американцу.
– Хотела бы я знать. Меньше всего мне хотелось бы, чтобы его сердце оказалось разбито. Хотя я боюсь, что это неизбежно.
Джосайа кивнул, глядя сквозь пелену дождя на фонтан. Его брызги смешивались со струями дождя, создавая неразделимое целое.
– Если я буду поощрять его привязанность, что будет, когда я уеду домой? Если я не буду ее поощрять, он может подумать, что мне все равно. Но мне не все равно. Я не могу понять, что хуже, и мне очень жаль.
– Не стоит. В любом случае это не ваша вина. Если бы его родной отец был…
Оливии вдруг пришло в голову, что ей грозит та же опасность, что и Виктору. Если она будет потворствовать дружбе с этим человеком, то не сможет ограничиться одними товарищескими чувствами. Напряжение и трепет, охватывавший ее в присутствии Джосайи, не допускали иных толкований. Стоит ей позволить вспыхнуть искре, и этот огонь спалит ее. Даже если этот мужчина бросит ее не ради другой, он все равно сделает это, чтобы вернуться к себе в Америку.
Что за напасть! Как бы она ни повела себя, ей суждено чувствовать себя несчастной. Однажды ее сердцу уже нанесли тяжелую рану, и она не хотела новых страданий. Ей понадобилось очень долгое время, чтобы исцелиться.
Но исцелилась ли она? Стоя здесь, под дождем, совсем рядом с ковбоем Виктора, Оливия не знала, что ответить. Может, она просто спрятала сердечную боль под слоем обиды и горечи. Что, если рану нельзя залечить таким способом? Что, если для этого нужно набраться смелости и снова отдать кому-то свое сердце?
Оливия опасалась, что этой смелости у нее нет.
Незаметно для себя она остановилась. Джосайа тоже остановился и вопросительно посмотрел на нее.
О чем они говорили? Оливия полностью утратила нить разговора. Ах да, об отце Виктора.
Возможно, он уже все знал. Все знали. Она чувствовала себя так, словно стояла над пропастью. Рассказать ему о своем неудачном браке? Оливия сделала глубокий вдох и шагнула к краю пропасти.
– Что вы знаете о моем покойном муже?
– Я знаю, что он умер. Розалин, вероятно, знает больше, но она мне ничего не рассказывала.
– Он умер в постели своей любовницы. Джосайа покачал головой, выражение его лица трудно было определить. Когда он шагнул ближе к ней, край его зонта лег на зонт Оливии. Звук дождя стал тише.
– Этот человек был глупцом.
– Возможно. Но я была еще глупее.
– Не говорите так, Оливия. Он был вашим мужем. Когда мужчина дает клятвы, он должен выполнять их.
– Джосайа Стетон, вы так же наивны, как и я, когда выходила замуж. – Было неразумно открывать ему подробности того, что случилось, и все же… – Я была так влюблена в этого человека! Конечно, у меня возникали подозрения, как же иначе? До меня доходили слухи о его неверности, и не раз. Но я отказывалась видеть и слышать то, что не желала знать. Вы не поверите, но однажды я даже нашла стихотворение, которое он написал своей любовнице – то ли второй, то ли третьей. Я спросила, что это такое, и он заявил, что писал обо мне. И не важно, что у предмета его вожделения были глаза «цвета коричневого бархата», а волосы блестели, как обсидиан. Я все равно слепо верила ему. Как такое возможно? Знать и отказываться признавать очевидное.
– Вы не заслуживаете такого бездушного обращения. А Виктор? Ребенок достоин, чтобы отец любил его.
– Любовь Генри Шоу была бы извращенной. Это к лучшему, что Виктор был еще младенцем и не мог осознавать утрату.
Что тут скажешь? Его молчание указывало, что он не знал ответа. Как и она.
– Если ваши сапоги хоть чем-то похожи на мои туфли, то они наверняка промокли.
– У вас тоже замерзли ноги?
– Я их не чувствую.
– Полагаю, вы должны опереться на мою руку.
Улыбнувшись, Джосайа подставил локоть. Наверное, это было безумие, но она взяла его под руку. И едва сдержала вздох облегчения, ощутив ее тепло и надежность. И не только это. Сердце Оливии забилось сильнее, кровь в жилах потекла быстрее.
Было еще одно, о чем ей хотелось сказать в этот момент дружеской откровенности, когда она не была его наставницей, а он ее учеником.
– Я хочу сказать вам еще кое-что. Это касается вашей сестры.
– Розалин? – удивился он.
– У вас есть другая сестра?
– Нет. – Джосайа поднял брови, и его лоб прорезали тонкие морщинки. – Так что с ней?
– Это касается не столько ее, сколько мужчин. Она такая милая и невинная. Я боюсь, что как бы они… Но, возможно, она не так наивна, как была я, и все обойдется.
– Она именно такая, как вы сказали. Но в то же время она себе на уме.
– Все равно берегите ее. Молодую женщину подстерегает множество разных ловушек.
Войдя в дом, Оливия обнаружила мистера Рамсфилда, ходившего туда-сюда под апельсиновым деревом. Сильно нахмуренные брови никак не вязались с его обычной профессиональной выдержкой.
– Леди Оливия, к вам визитер.
Она никого не ждала.
– Сегодня утром я не получала никаких визитных карточек.
– Лорд Уэйверли утверждает, что оставлял свою, но смею вас уверить, он этого не делал.
Уэйверли. У Джо похолодела кровь, и одновременно он ощущал, как горячо бьется сердце. Так всегда бывало, когда он сердился: жар и холод одновременно.
– Я скажу ему, что вы нездоровы, – поклонился мистер Рамсфилд.
– Да, пожалуйста, сделайте это. Я предпочла бы не принимать его.
– Могу я принять его, леди Оливия? – с вызовом спросил Джо.
Дворецкий улыбнулся.
– Это было бы совершенно неприлично. – Говоря это, Оливия побледнела, что еще больше утвердило его в намерении встретиться с маркизом.
Джо не чувствовал себя связанным разными светскими глупостями. Ему было все равно, какой титул почитается выше, какой ниже. Любой уважающий себя американец знал, что ковбой стоит на одной ступени иерархической лестницы с маркизом, герцогом и графом. По его глубокому убеждению, мужчину делает характер. А раз так, Уэйверли являл собой человеческие отбросы, такую же мерзость, как Генри Шоу.
