В кустах послышалось какое-то шуршание. Маленький котенок высунул любопытную мордочку, но, увидев их, снова скрылся в своем убежище.
Оливии не терпелось спросить, что с Розалин, но она не смела. Он скажет сам, когда сможет. А пока она просто побудет здесь, будет обнимать его и молиться, чтобы ее присутствие ему помогло.
Ей казалось, что прошло много времени, прежде чем Джо, глубоко вздохнув, сел ровно, оперся на спинку скамейки и устремил взгляд на луну.
– Мой отец. – Его голос звучал хрипло, будто слова царапали горло. – Его больше нет. Он умер.
Так, значит, это не Розалин. Появившееся на миг облегчение мгновенно исчезло. Джо любил своего отца.
– Мне так жаль. – Обычные слова, которые говорят, чтобы облегчить необычную боль. Ей оставалось лишь надеяться, что он почувствует их искренность.
Джо молча кивнул. Обняв Оливию одной рукой, он притянул ее к себе.
Котенок опять выглянул из кустов и теперь стал осторожно подкрадываться к ним. Ударив лапкой по кисточке на тапке Оливии, он снова убежал в кусты. Она была благодарна ему. Иногда самая обычная мелочь не позволяет горю поглотить человека целиком.
– Как вы думаете, сколько ему? – спросил Джо. Не потому, что его действительно это интересовало, а потому, что вопрос позволил ему сделать шаг от края отчаяния.
– По-моему, около шести недель.
– Догадываюсь, с каким удовольствием Виктор поиграл бы с ним.
– Да, поиграл бы, но он просил бычка.
Джо посмотрел на нее, и в уголках его глаз блеснули свежие слезинки.
– Наша мать приехала из Америки, чтобы рассказать об отце. Она в доме с Розалин. Надеюсь, они наконец уснули.
– И вам надо поспать, Джо.
– Нет. Я лучше посижу здесь, будто я на страже. Правда, не знаю чего, но это кажется мне правильным.
– Мне остаться с вами или вы хотите побыть один?
– Останьтесь… пожалуйста.
Оливия кивнула, и на несколько минут оба замолчали.
– Ma сказала, что он не страдал.
– Когда знаешь, это немного успокаивает. По крайней мере, так было со мной, когда ушел Оливер. Он веселился, играл в карты, а потом… просто ушел. Могу поклясться, что он продолжал улыбаться, потому что у него на руках были выигрышные карты. Впрочем, Оливер улыбался почти всегда.
Оливия подняла руку и сплела свои пальцы с пальцами Джо, лежавшими у нее на плече. Она вдруг тоже почувствовала, что ей нужна поддержка. Печаль имеет свойство исчезать, а потом являться снова и снова, причиняя боль.
– Мы знали, что Па чувствует себя не так хорошо, как обычно, но никто не знал, насколько он был болен. Доктор сказал, что, вероятно, его сердце слабело день ото дня. Однажды он лег спать и больше не проснулся.
– Мне так жаль вашу мать. Должно быть, она очень подавлена.
– Ma маленькая, как Розалин, но, когда надо, она сильная, как боксер на ринге.
– Как и ваша сестра, верно?
– Они действительно знают, чего хотят.
– Я зайду завтра выразить свои соболезнования. Но только если вы считаете, что им это нужно. Мне не хотелось бы показаться назойливой.
Джо очень нежно сжал ее пальцы.
– Я могу говорить только за себя, но думаю, вам стоит прийти. Для меня это огромная поддержка. Поэтому прошу вас, Оливия… приходите.
– Хорошо, я приду.
Они умолкли и долго молча смотрели на луну.
– Оливия, как вы думаете? Они где-то там, наверху? Они видят нас, знают, что мы делаем и как мы скорбим о них?
Конечно, Оливия в это верила. Разве не слышала она временами смех своего брата? А раз он смеялся, значит, он счастлив.
– Я в этом совершенно уверена. Но никто не убежден в этом сильнее Виктора.
Она перевела взгляд на Джо. Чистый лунный свет подчеркивал печальные морщинки в уголках его рта, с беспощадной ясностью возвращая Оливию в те первые часы после смерти брата, когда ее сердце разрывалось на части. Странно, но она не чувствовала ничего подобного, когда умер ее муж. Впрочем, возможно, в этом не было ничего странного.
– Вы понимаете, почему он так верит в это? – спросила она, продолжая свою мысль.
– В то, что его дядя прислал меня? Если это так, я польщен. Но в любом случае мне очень приятно, что Виктор так относится ко мне. Только хотелось бы надеяться, что его внимание… его привязанность не создает вам проблем.
– Нет, не волнуйтесь, он чудесный ребенок. Хотя я не хочу поощрять его веру, что в нашей встрече с вами есть какой-то небесный промысел.
Оливия моргнула и плотно сжала губы, чтобы удержаться от… Она не знала от чего, но ей снова послышался смех брата. Она слышала его так же ясно, как вздох Джо.
– Он все равно будет верить, что это так, Джо.
– Вы и дальше будете это делать?
– Что делать? – Что она делала здесь, кроме того, что сидела с ним как его друг?
– Называть меня Джо.
Ой! Она действительно это делала! Это получилось так естественно, что Оливия даже не заметила оплошности. Теперь она едва ли смогла бы снова называть его Джосайа. Даже если бы захотела. Хотя, как ни странно, она этого совсем не хотела.
– Я буду называть вас Джо.
– Вот и хорошо. – Он наклонил голову так, что его щека коснулась волос Оливии. – Это всегда будет больно, как вы думаете?
– Я думаю, да, но, насколько я могу судить, боль не будет постоянной или частой. А иногда, как это ни покажется вам странным, она заставит вас улыбнуться.
– У меня такое чувство, что я больше никогда не смогу улыбаться. Я понимаю, что это не так, но мне так больно, что я не знаю, как справлюсь с этим.
– Сначала боль начнет отступать ненадолго, и в эти мгновения вы снова будете жить. Потом, со временем, эти промежутки станут длиннее, а приступы боли короче.
– Если бы мы любили не так сильно, нам было бы не так больно.
– И все же мы предпочитаем любить. – Внезапно слова, которые она сказала, и сказала со всей искренностью, с силой сдавили Оливии сердце.
После предательства Генри она жила совсем не так. Она пряталась от каждого, кто мог стать источником боли.
– Полагаю, если смотреть на это так, то способность глубоко страдать покажется вам благом. Некоторые люди за всю жизнь никого не любят так, чтобы чувствовать настоящую боль.
– Боль, которая успокаивает?
– Возможно, хотя это не делает ее слабее.
Джо сидел тихо, и она не заметила бы, что он заплакал, если бы не почувствовала, как ее волосы становятся влажными от его слез.
Оливия не двигалась и по-прежнему держала его за руку. Она знала, что временами надо давать выход печали, чтобы потом снова обрести способность дышать.
