– Порядок во всем должон быть, – говорит.
– Гайки на болты вы закручивали в темном прошлом, теперь другое время, извольте ему соответствовать, – поучает советник. – Население должно иметь правомерность на бунт.
– Как так?! – изумляется Кондрат Кузьмич, зубами клацнув. – Как так на бунт?
– Это, – говорит господин Дварфинк, – основа основ. Мировая культурность возникла из бунта против природы, так называющегося Бога и тиранов-царей, которые заправляли всем от его имени. Это установила наша наука. И не вам, Кондратий, идти против науки, если хотите нашей дружбы и взаимопомощи.
– Что вы предлагаете? – спрашивает Кондрат Кузьмич, чуть не вываливаясь из сознания от расстройства.
– Не теряйте выдержку, – перво-наперво отвечает господин советник, – это не смертоносно. Среди неприятных для народа реформ сделайте одну приятную. К тому же это имеет соответствие с вашим кудеярским характером, бессмысленным и беспощадным. Установите в году День непослушания по примеру Олдерляндии. Это прекрасный обычай, тут власти на день как бы выключают свет и закрывают глаза. Все будут довольны. У населения возникнет отдушина, чтобы спускать беспокойный пар. У полиции станет меньше работы во все остальные дни, если разбойные нужды кудеярцев до конца выплеснутся в День непослушания.
– А если не до конца? – спрашивает тревожно Кондрат Кузьмич.
– Тогда установите День непослушания два раза в году, как и было сделано в Олдерляндии, – отвечает хитрый иноземец.
– Так-то оно так, – чешет в плеши Кондрат Кузьмич и опять зубами клацает, – да как бы не так. Людишки больно дики у нас, не в пример олдерлянцам. Им дашь волю, а после не укоротишь. Олдерлянцы что? Их собрать в стадо да в стойло поставить – это при умении раз плюнуть. Да и там не всех, верно. А наших кудеярцев – накося-выкуси. Бессмысленный и беспощадный народ, сами знаете, господин Дварфинк. Нет, на это я пойти никак не могу, со всем уважением.
И в дар для компенсиру подносит иноземному советнику золотую безделку из личного стабильного фонда. Господин Дварфинк гримаску на отказ скривил, лицевое вымя вперед вытянул, но от безделки пришел в умиротворение, хоть и не сразу.
А после Кондрат Кузьмич сменил курс, раскурил трубку согласия и рассказал консультанту, какое он светской кобылице госпоже Лоле, супруге Горыныча, предложение сделал и какое у нее желание преобразовать здешнее дивное озеро. Господин Дварфинк, на это уши развесимши и золотую безделку в руках повертемши для лучшего мыслительства, говорит:
– Имею предложить другой вариант. Озером пополнять казну не надо, а вот что надо: мы это озеро высушим до дна и там, верно, найдем обильное число утопленных кладов. Ведь найдем? – спрашивает и глядит пронзительно.
– Найдем, – отвечает Кондрат Кузьмич и челюсть с костяными зубами роняет. – Кладов у нас видимо-невидимо, а если есть закопанные, значит, должны и утопленные.
– Рад, что мы снова вошли в консенсус насчет преобразований народной жизни, – тонко подмечает господин Дварфинк.
– А это будет преобразование народной жизни? – спрашивает Кондрат Кузьмич.
– Непременно. Все эти озерные легенды и предрассудки, – господин советник помахал в воздухе пальцами, – создают неправильную атмосферу. Вы сами, Кондратий, верите, что там на дне лежит целый город?
– Я? – страшно удивился Кондрат Кузьмич. – Ни в одном глазу!
– Вот и я тоже, – говорит советник. – А народ ваш верит. Но когда мы обнаружим доподлинно, что там ничего такого нет, то и развеем эти странные средневековые истории. Суровая, простая истина нам, вестимо, драгоценнее живописных фантазмов.
– Истинная правда, – кивает Кондрат Кузьмич. – Озеро надо высушить и покончить с безрассудком. Я это всегда говорил, как сейчас помню. И светской кобылице Лоле я это тоже выразил.
– Очень кстати о ее оригинальном супруге. Он, конечно, возьмет на прицел преобразование озера в целительный курорт и сделает на нем свою предвыборную репутацию. Вам надо следовать той же линии, но в обратном направлении. Нужно внедрить в население мысль, что высушка водоема даст народной жизни полезное прибавление.
– Они не поверят, – говорит Кондрат Кузьмич. – Уж я их знаю, подлецов.
– Сыграйте на безрассудке, – отвечает иноземный советник. – Объявите, что хотите из патриотической политики поднять со дна утопленный город. А для страхования замысла сделаем вот что. Разрешим немного непослушания.
– Э… – возражает Кондрат Кузьмич.
– Для виду, – объясняет ему господин Дварфинк, – и для управления ситуацией. Вашей крепкой руке послабления от этого не будет, а наоборот. Организуем группу патриотических бритых голов, они будут орать лозунги против вас, в защиту дивного озера и устраивать погромы иноплеменцев. Их бесчинства вызовут недовольство среди разумных кудеярцев и дадут козыри вашей крепкой руке, а вкупе и нашему замыслу.
– Умно, – согласился Кондрат Кузьмич и расцвел, полез обниматься с господином советником. – Ах, как это умно, дорогой Лео. Я всегда знал, что наша нерушимая дружба будет щедра плодами просвещения. Ах, как вы меня сейчас объяли надеждой!
– К вашим услугам, – вежливо отвечает ему господин Дварфинк. – Но надо продумать план. Высушивание озера я, так и быть, беру на себя, а ваше дело – бритые головы. Наберите и подучите. Да найдите для них хорошего вожака, чтобы ел у вас из рук и команду «к ноге» знал твердо. У вас есть на глазу такой человек?
Тут в совещательный кабинет вносится подруга дней суровых Кондрат Кузьмича, грудастая Мора Кик и, белыми волосами размахнув, говорит:
– У меня есть на глазу такой человек.
Господин Дварфинк дымом из трубки поперхнулся от произведенной резкости, а Кондрат Кузьмич укоризно головой качает.
– Подслушивала? – недовольно спрашивает. – Здесь сурьезный государственный разговор, а ты, милочка, вносишься, резкость наводишь.
– А имею право, – отвечает она гордо, вскинувшись. – Или я тебе никто? Или я тебя не ублажаю на своей широкой груди? Или песню на ночь не пою сладким голосом?
А голос у Моры Кик не то чтоб сладкий был, но громкий. Кондрат Кузьмич ее из ресторанных певичек вынул и звездоносность ей сделал, к себе жить взял да в подруги дней произвел, чтоб утешение всегда в своей мужской одинокости и в вечном поиске при себе иметь. А до звездоносности Мора была Кикиной и, говорят, пела в чем мать родила. Но теперь, конечно, Кондрат Кузьмич ее одевал и все звездоносные желания исполнял. Даже в туры по Олдерляндии отправлял, но там ее широкую грудь и громкий голос не так оценили, как у нас в Кудеяре. А нам, кудеяровичам, для нашей квелости и такая была хороша. Бодрости, правда, от нее меньше в организме приключалось, чем от Щекотуна и его семейства, а как Кондрат Кузьмичу, то нам неведомо.
Только одна недостаточность у Моры была – гневлива черезвычайно, чуть что – предметами бросалась, себя отстаивала. А могла и вовсе прибить. Но и это ничего, если подход иметь.
