Студень больше всех расстроился, бинокль опустил и сидит, не уходит, в звезды глядит. Вдруг уши насторожил – плеск у берега раздается, бултыханье неурочное. Он бинокль опять к глазам приставил, темноту усилием воли проницает – доисторическую монстру страсть как хочется Студню рассмотреть, какая она есть.
А это совсем не монстра оказалась. Тень на воде небольшая колтыхается, чем-то там странным занятая, и все время с ног валится, оттого и плеск. Студень ближе к берегу подобрался и в кустах засел. А тень на воде еще бормочет чего-то, вроде недовольное. Тут Студень себя не удержал, выскочил, в воду ринулся и тень в охапку сцапал, назад тащит. А она брыкается и верещит, обратно в озеро рвется. Но не кусается, и то хорошо.
Выбрался Студень на траву и вместе с тенью брыкастой повалился, не устоял. А тут фонарь нашарил и зажег.
Так стояли против друг дружки на четвереньках и глазами моргали, пока в себя не пришли.
– Ты что тут делала? – сурово спрашивает Студень.
– Гуляла, – отвечает она и выжимает воду из косиц.
– А на ногах это что за ерунда у тебя?
А впрямь ерунда – вроде вытянутых надувных подушек на ремешках, а нога в лунке посредине пристегнута.
– Это? – она смеется. – Башмаки для хождения по воде. Я их у того хитрого шамбалайца стащила.
Студень опешился и от этого медленней думать стал.
– Зачем? – спрашивает.
– А чтоб не обманывал и по воде в них не ходил.
Студень башмаки водоступные вдумчиво разглядывает и не знает, что сказать. Одна невразумительность у него в голове с этими хитрыми башмаками.
– Так это вот что! – говорит наконец. – Ну и шамбалаец, такой-сякой! Вот, значит, какая у него загадочность. Так это ты ему выступление испортила? – догадался.
– Я, – кивает. – А не очень-то в этих башмаках удобно ходить, сильно неустойчивые, все время в воду сбрасывают.
– А, – говорит Студень, – вот ты чем занималась там.
А сам от водоступов не отрывается, глядит жадно.
– Это я так, – отвечает она, смущаясь будто, – попробовать просто.
И снимает башмаки.
– Дай я попробую просто, – говорит Студень и хватает водоступы, пристегивает к ногам. – А, верно, если упражняться, можно в них по воде ходить, как шамбалаец.
– Можно, – она отвечает. – Для чего только?
– Для того, – сказал тут Студень и умолк, потому как объяснить не может. Вместо этого спрашивает: – Ты про Черного монаха знаешь?
– Слыхала, – улыбается.
– Ну вот, – говорит Студень. – Для того.
Встал и к воде идет, на надувных подушках ноги высоко задирает, как цапля. Вдруг повернулся назад.
– А если сейчас монстра вылезет, не боишься? – спрашивает.
Она опять улыбается:
– Не вылезет, – говорит. – Она теперь спит.
А Студень еще медлит в воду залезать.
– Откуда ты хоть взялась такая?
– Пришла, – отвечает она. – А какая – такая?
– Не знаю. Странная.
Она смеется.
– Странствую, вот и странная.
– Ты бродяжка? – удивился Студень. – Хочешь у нас жить?
– Хочу, – говорит, – а где у вас?
– В монастыре. Только там не очень мягко.
– Ничего, мы привыкши.
Студень кивнул и вступил на воду. Одну ногу поставил, вторую передвинул, так два шага прошел и вдруг бултыхнулся – ноги разъехались. А дно неглубокое, по костям ударило, и встать обратно на подушки не очень получается. Так копушился в воде, будто лягушка в сметане, а бродяжка на берегу звонко смехом заливалась. Раздосадовал тут Студень, на коленках выполз, башмаки с ног сорвал и говорит через зубы:
– Все равно научусь. Меня Черный монах во сне к озеру ведет по воде гулять. А как же я буду по ней гулять, если не умею?
– Научишься, – отвечает бродяжка. – Только эти башмаки не надувные, а надувательские. В них по воде ходить – дивного города в озере не увидеть.
Студень помолчал, голову свесив, и говорит:
– Да и сам знаю. А просто очень хочется, хоть и в башмаках.
Тут бродяжка взяла его за руку и повела наверх к монастырю. Студень только водоступы подцепил, а она торбочку из кустов вытащила.
– Как тебя звать-величать? – спрашивает Студень.
– Аленка я, – она отвечает, – а зови Алькой.
– Меня Студень, – и тут сконфузился, – Егор то есть.
– Знаю, – говорит бродяжка. – И друзей твоих знаю.
– Откуда? – удивился Студень.
– А это же вы на моей рисовальне подписи оставляли.
Студень встал, будто в землю врытый, рот раскрымши, а потом говорит вполкрика:
– Так это твоя шифровальня расфуфыренная на стенах?! Вот так дела. Что ты там такое нашифровала, отчего даже Баба Яга чуять стала не пойми что? Неспроста же это!
– А не скажу, – улыбается бродяжка. – Что зашифровала, то и пусть стоит.
Тут они к монастырю подошли и Башкой были встречены.
XXXVIII
Стоит Башка, ровно памятник Кушкину, голову на грудь надвинул и дорогу им с фонарем заступает.
– Это что за неясное явление и мимолетное видение? – спрашивает. – Нам гостей не надобно.
– Это не видение, – говорит ему Студень и руками машет от волнения. – Это она шифровальню на стенах малевала. – Тут он себя по лбу стукнул и спрашивает бродяжку: – И Черного монаха ты, выходит, нарисовала?
Она плечами весело жмет:
– Выходит.
– И эта туда же, – скрипит Башка зубами. – Опять этот Черный монах. – И Студню говорит: – Ты иди на свой матрас. А ты, – бродяжке, – уходи отсюда. Тут женщинам нет места.
– Раньше, может, и не было, – отвечает она задиристо и косицами взмахивает, – когда монастырь монахами обживался. А теперь я тут останусь.
– Она бродяжная, – объясняет Студень, – живет нигде. Пусти ее, – просит.
А бродяжка сама за себя постоять могла. Огляделась по-хозяйски и заявляет:
– Тут как раз нужна женская рука, а в разбойных шайках тоже женщины бывают, некоторые даже в атаманшах.
Башка на Студня мрачно поглядел и глазами много чего наобещал.
– Ничего такого я ей не говорил, – клянется Студень. – Она сама. Ты откуда знаешь? – спрашивает ее.
– Ничего я про вас не знаю, – отвечает бродяжка, – а только если вы тут живете и от всех прячетесь, значит, вы шайка.
– А может, мы монахи? – говорит Студень.
Она смеется.
