Повскакали с травы Ерема с Афоней и возле воды столпились, бережную линию изучают.
– А верно, – досадует Ерема, – мельчает. На целый шаг понизилось. Вон видно, недавно до той еще коряжки вода доходила.
– Вот где собака-то рылась, – сказал Афоня с глубокой мыслью. – Вот где супостатство верное.
– Никак не думал, – говорит попович в волнении, – что можно святое озеро в трубу выкачать. Оно же богомольной тропой обнесено, коленями отцов отшлифованной. А без святого озера нам совсем пропадать под заморским каблуком. Вот где разбой главный.
А Ерема разглядывает на противном берегу забор, за которым перекачка стоит и воду из озера беспробудно хлещет. Отсюда оно все мелким кажется, невзрачным, и не скажешь, что цельное озеро у кудеярцев там крадут.
– Ну, – говорит тут Ерема и верный крест отеческий на себе кладет, – вот вам Бог, а вот порог, господа заморские, а нам первейший план кампании. Афоня, – спрашивает, – как там у нас со средствами выбивания?
Афоня свою наточенную железку на поясе поправил, мышцу на руке вздул для показа, плечами, с бычье бедро каждое, покрутил.
– Мало не будет, – отвечает.
И Никитушка не отстает: вложил пальцы в рот да как свистнет в четверть силы. На озере волна поднялась, и птахи с деревьев замертво попадали от изумления, а Ерема на пути у свиста чуть на ногах устоял.
– Ага, – говорит, уши от звона растерев. – Ну и мы кое-что можем.
А показывать не стал, только дубинку на ремне крепче затянул. После того они коротко посовещались и решили на закате в путь выправиться, чтоб секретность богатырского похода до поры соблюсти.
XLVI
В монастыре к осаде широко приготовлялись. Укрепления из кирпичей вокруг поставили, по старому стенному следу, подземелья заново разведали и карту ходов прочертили. А из тайника в Кудеяре все остатное оружие снесли – бомбы, пистоли и автоматные ружья, да к ним припасы. Еду тоже запасли и воду в бутылях, хоть озеро рядом.
– А говорят, – вспомнил Коля, как ему поп рассказывал, – прежде как Яков Львович в наших краях обосновался, в монастыре источник свой был, да потом пропал, под землю ушел.
– А где был-то? – спрашивает Башка, а у самого вид воинственный и средоточенный, будто впрямь военачальствует, крепость к обороне усиливает.
– Так в церкви, должно, – отвечает Коля, – там место есть, особо обстроенное.
Пошел Башка в мшистую церковь, оглядел место, где источник раньше был, – вроде каменной ванны в полу, простукал там стенки и сказал:
– Пустой разговор. Нету ни воды, ни хода отсюда подземного.
Коля только руками развел.
Вот настал день, в котором последний кирпич закончился от дружной работы. Студень свою шапку бумажную снял, руки вытер и говорит:
– А жалко, если все зря пропадет.
Бродяжка ему отвечает:
– Сделанное любовно не пропадает ни малой крошкой, хоть бы и разрушилось совсем.
– Да как же? – дивится Студень.
Бродяжка смеется:
– А ты пойди загляни в озеро – там теперь твое сделанное.
Студень к берегу побежал, на ветлу склоненную залез и в воду посмотрел. А там впрямь стена на холме монастырском в отражении стоит, на солнце в искрах блещет, будто город там на дне частью показался. Студень с ветлы скатился и с радостным воплем обратно примчался.
– Дивное озеро мою стену запечатлело! – горланит.
А Башка к нему подошел и сказал сурово:
– Нечего тут орать полоумно. Иди с Аншлагом ловушки на растяжках делать.
– А ты куда? – насупился Студень.
– В город мне надо, – ответил Башка, отодвинул его рукой в сторону и пошел к воротам.
Студень ринулся было за ним, чтобы противоречить, а бродяжка в него вцепилась и не пустила.
– Ему надо, – говорит, – не мешай.
– Да он Черному монаху назло все делает, – выдернулся от нее Студень, но послушался и на месте остался, – и в крови пачкается назло!
– Не монаху он назло делает, а себе, – говорит бродяжка, – и сам теперь это знает. Ты его не остановишь, пусть он до конца идет.
– Он свихнется, – отвечает Студень.
– Нет, – спорит бродяжка, – он себя пополам разорвет и дурную половину выбросит.
Студень глазами на нее моргает.
– Ты откуда знаешь? – спрашивает.
– Я не знаю, – улыбается она, – а просто так желаю. Вы же мне братья.
Студень вздохнул, взял бродяжку за руку и отвел к кухне – костру с очагом, чтобы обед на всех сготовила, пока они ловушки из бомб мастрячить будут.
А в это время насчет монастыря в совсем другой стороне совет держали. Светская кобылица госпожа Лола с Захар Горынычем планы целительного курорта не бросили и как раз решительные ходы задумали, в обгон Кондрат Кузьмича чтобы. Госпожа Лола, про официальную бумагу прознавши, супругу доложилась:
– Заморские богатыри у Кондрашки через советного Гнома бумагу выпросили на погром монашьих руин. Под землей там воду искать хотят и доступ ей к озеру перекрыть. Надо это тебе, Захарушка, пресечь и на руинах вконец обосноваться. Место там самое живописное для курортной гостиницы.
А сама молчит про то, что ей Зигфридова ипостась в свое время велела. Потому как кобылиный хвост перед Кондрат Кузьмичом госпожа Лола бестолку распускала. Не прогибался Кондрат Кузьмич под ее ласковость и монастырь отдавать ни в какую не желал, ни за дорого, ни за так. Самому, говорит, сгодится на что-нибудь. А желтые глаза, один повыше, другой пониже, добавляют ясно: не перепадет ни крошки трехголовому Горынычу, уж я на него хомут найду и в кресло свое не пропущу. Оттого госпоже Лоле обидно и уничижительно, и о мести мечтается за свою напрасную и поруганную ласковость. А к тому же Захар Горыныч сильно ревнив был и за одно подозрение прибить мог – потому еще молчала.
– А что, Леля, – отвечает ей Захар Горыныч, по обычаю запятыми речь пересыпаючи, – тряхнем стариной? Созову своих лихих орлов, да они мне эти руины на тарелочке поднесут и никаких туда заморских рыл не пустят. А с Кондрашкой договоримся, без своего квадратного Сидорыча он против меня не пойдет, застращается. Кресло у него и так шатается, крепкая рука, видать, отсохла. Соплячье наглое укоротить не может, а население по домам со страху дрищет. Куда ему теперь со мной тягаться.
– Ну, ежели миром тут нельзя, – говорит госпожа Лола, а сама коварства лицевым фасадом не скрывает, – надо Кондрашку силой обыграть. Собирай своих орлов, Захарушка, а я их по бесплатному курсу энергетизмом заряжу на пользу дела.
Захар Горыныч ей тут кулак мохнатый протягивает:
– Вот только, без кобылиных, заворотов мне чтоб, поняла? Узнаю чего, прибью!
