– С вами невозможно говорить! – возмущалась Елена Александровна. – Вы просто зациклены на империях.
– А я люблю большие государства, – Эйб ничуть не смущался, – где мне никто не скажет: вали отсюда, пришлая свинья, твой дедушка тут не жил.
– Но это только в Америке. – всплеснула руками мадам Германн. – Вы же не даете договорить. У нас в России всегда давили национальные чувства других народов.
– Если эти чувства состоят в том, чтобы вышибать мозги соседям, то такие чувства надо давить. – заявил Шлиссенджер, – кованным сапогом, и он показал, как это делается.
– Просто странно слышать от вас такие речи. – пожала плечами Елена Александровна. – До революции вы были маленьким и ничего не помните.
– Да уж. – ядовито процедил Эйб. – Вы что же думаете, мы мирно уехали из буржуазной Латвии? В этой каше нас так раскидало, что я лично вполне самостоятельно и независимо от своей семьи пересекал границу с Китаем в 22 году. У меня было прострелено обе ноги и меня волок на себе один русский штабс-капитан, страшный антисемит. Он мне всю дорогу рассказывал, что «жидовские комиссары погубили Россию».
Настроение у всех было паршивое. Я мало что понял из разговора Шлиссенджера с Еленой Александровной, но чувствовал себя гадко, словно был причиной сегодняшней вселенской злобы Эйба. Маша склонялась над котлом, помешивая ложкой овсянку и бросая на нас удивленные взгляды.
После вполне сносного завтрака мы тронулись в путь. Компасы клинило все также, как и раньше. Поэтому мы шли на восход и к полудня совершенно выбились из сил, ведь число мулов и носильщиков резко сократилось. Часть поклажи была давно выброшена, но легче от этого не становилось.
К концу второго дневного перехода вдалеке на горизонте замаячила крепость. Она продолжалась вправо и влево насколько хватало глаз. Через три дня мы подошли к ней вплотную.
– Просто Великая Китайская стена. – заявил Шлиссенджер, сплевывая сигарету. – Жаль, что лишь некоторые из нас умеют летать.
Чтобы найти ворота, мы проехали еще около суток. Через каждые полтора километра нам попадалась башня из больших желтоватых каменных блоков, башня без окон и бойниц, слепая до самого неба.
Наступила ночь, небо раскинуло над нами свой звездный шатер, а мы все ехали и ехали. Женщины просто падали с мулов от усталости и давно просили сделать привал, но лорд Карриган был непреклонен.
– Мы найдем вход сегодня. – требовательно заявил он.
– А если у нее нет входа? – предположил Лабриман.
– Не возражать! – наш начальник буквально изничтожил секретаря взглядом.
Ярослав Всеволодович посадил жену перед собой в седло и поддерживал ее. Шлиссенджер, давно помирившийся с Машей, тоже вез ее на своем муле. Она дремала, откинувшись к нему на плечо, и Эйб тихо напевал ей на ухо, словно баюкал: “Как по млечному пути, да из лунного ковша”.
Казалось, что дороге не будет конца.
Глава двадцатая
Ворота распахнуты
Так и не найдя ворот в таинственной стене, мы были вынуждены остановиться на ночлег. Все слишком устали, чтобы готовить ужин и, удовольствовавшись сухом пайком, спешно разбили палатки.
Шлиссенджер держал свое слово и, как в предыдущие ночи, остался на улице. Я чувствовал себя из-за этого очень неловко, словно был виновником его добровольной самоизоляции. Мне казалось, что мы оба тяжело переживаем разрыв, но что-то мешает Эйбу первым сделать шаг к примирению. Я не был перед ним ни в чем виноват, но знал, что сильно обязан ему, и это порождало во мне смутные угрызения совести. Что было там, в пустыне, за лагерем? Одна из моих галлюцинаций, но тогда почему он так разозлился? Казалось, Эйб уперся в какую-то не видимую стену, за которой он не мог больше объяснять мне все рациональным образом. Я словно схватил его за руку, и он предпочел лучше порвать со мной, чем пускаться в объяснения. Как бы то, ни было, но у этого человека имелись свои тайны, и он не хотел, или не мог меня к ним подпустить.
Я видел, как сквозь брезентовую стенку палатки слабо мерцает огонек маленького костерка, который разложил для себя Эйб. Он воткнул в землю палку под углом и повесил на нее походный чайник. Я лежал в темноте один и думал, что, если бы у меня хватило решимости, то сейчас как раз самый лучший момент, чтобы помириться. Черт с ним, пусть ничего не объясняет, раз ему трудно, но пусть вернется и снова язвит здесь, под боком. Я уже озверел от одиночества. Всем этим людям я не доверял, а про него по крайней мере знал, что он, хотя человек и странный, но относится ко мне хорошо и не воткнет ночью нож в спину. Я даже не предполагал, что так привыкну к нему.
Я сжал руки в кулаки и резко подался вперед, чтобы вылезти из палатки, как вдруг, леденящий ужас накатил на меня волной. Это не был внутренний страх, что-то там, снаружи, напугало меня до онемения, и вместо того, чтобы выйти на улицу, я осторожно отогнул край полога. Шлиссенджер сидел, напрягшись, и внимательно всматриваясь вдаль. Мне показалось, что он даже потянул носом воздух. Действительно, едва уловимо пахло гарью. Небо потемнело, звезд не было видно, с запада подул холодный пронизывающий ветер, гнавший перед собой перекати поле. Низко стелясь по земле, к нам двигалась непроницаемо черная туча, темная даже в ночном мраке. В ней и был сосредоточен душный ужас, который я испытал в палатке.
Эйб повернул голову в ту сторону и весь подобрался. Вскоре я различил, что впереди тучи скользит какая-то тень. Это был человек в развевающемся темном плаще.
Путник поравнялся с костром.
– Кто к нам пришел. – иронично заметил Эйб. – Садись.
– Ты все смеешься? – человек сел и вытянул усталые ноги к едва тлеющим углям. Плащ его был пропылен и разорван во многих местах.
– А что, плакать что ли? – Эйб снял чайник. – Хочешь чаю?
– Что же ты мне вот так предложишь чаю? – удивился гость.
– А почему бы нет? – пожал плечами Эйб. – Мы столько лет знаем друг друга, неужели я не могу напоить тебя чаем?
– Может быть еще и из своей чашки? – иронично осведомился незнакомец. Он взял поданную Эйбом кружку и жадно припал к ней. Было видно, что он устал и очень замерз, но согреться не может.
– Было время, мы все пили из одной чашки. – сказал Шлиссенджер, наливая стакан для себя.
– Да, но с тех пор мало кто из моих старых знакомых хочет со мной знаться. – усмехнулся гость.
– Если бы ты не повел себя так по-свински, с тобой бы до сих пор все знались. – отозвался Эйб. – Надо было тебе тогда заварить эту свару? Старик так расстроился, на него просто жалко было смотреть.
– Он вспоминает обо мне? – спросил гость.
– Каждый день. – кивнул Эйб. – Можно подумать, что ты даешь о себе забыть. Впрочем у меня довольно старые сведения.
– Тебя что туда не пускают? – насмешливая улыбка зазмеилась по тонким губам гостя. – Зря ты тогда отказался идти со мной.
