Потом срез обрабатывался, где надо, рубанком, и относительно гладкие и абсолютно ровные доски отправлялись на речной причал, где укладывались на плоскодонную баржу и сплавлялись к самому морю, конечным потребителям или перекупщикам. Интерес к моей продукции постоянно рос: на каждую партию я требовал ставить клеймо в виде моего герба, так сказать, делал рекламу продукции: купцы и корабельщики уже протоптали тропу в Эдру в поисках строительных материалов.
Флот Клерии знатно потрепало во время войны и сейчас на верфях закладывались все новые и новые корабли, как торговые, так и военные. Так что спрос на корабельный лес был постоянный, а на доски — тем более.
Правда, для некоторых задач у меня все же, заказывали кругляк, а для мачт вообще приходилось думать над сплавлением по извилистому в своих верховьях руслу Мирои цельных стволов подходящих деревьев, но все это было заказом штучным и отпускалось за отдельную плату.
Все производство было под моей рукой, и от поползновений криминала и нечистых на руку купцов я был огражден собственным статусом. А воровать, как у Тиббота, у меня не выйдет: много натурального оброка я не собирал, а как начал активно заготавливать лес и варить самогон, так почти все, что было, пускалось в работу. Собранное крестьянами зерно, ягоды и травы — на спирт и настойки, а мастера так и вовсе работали на производстве, отдавая налоги барщиной. Многие крестьяне переквалифицировались в вальщиков леса или пошли работать на баржи и причалы, местами требовались услуги бурлаков. До самого Шамполя на маршруте сплавления леса «левых» людей не было вообще: все это были мои крепостные или вольнонаемные, а вот уже дальше река уходила на чужие земли, и там приходилось договариваться как о проходе, так и о причале.
Тут меня спасало имя Кая Фотена, который незримо покровительствовал барону-выскочке, так что за пользование чужими берегами с меня брали чисто символическую плату: десятку серебра с баржи, суммарно доставка одной партии обходилась мне около пяти золотых за ходку, с учетом жалования команды, сборов других аристократов и обслуги самого судна. Учитывая, что на каждой барже груза везли минимум на пять-шесть «королей», издержки были не слишком велики.
За сушку древесины я пока не брался, оставляя это на откуп другим мастерам — этот процесс виделся мне слишком дорогостоящим, да и в условиях северного климата быстро высушить древесину еще та задача. А если доска пойдет «винтом», то кому я ее продам за полную цену? Пусть мастера-корабелы сами занимаются окончательной обработкой материалов, мое дело — срубить, распилить и доставить свежий лес в кратчайшие сроки.
Каждый месяц я поставлял кругляка и досок на две сотни золотых, а после вычета всех издержек чистая прибыль составляла почти дюжину «королей» ежемесячно. В прошлом году я сумел окончательно рассчитаться с долгом Каю — я был должен казне тысячу золотом в счет ссуды и процентов, и еще двести монет налогами — а в этом вышел на чистую прибыль, которую смогу свободно реинвестировать во что-нибудь новое.
Все то время, что я занимался многочисленными проектами, рядом со мной была Лу. По ночам она вытаскивала меня из-за рабочего верстака, за которым я пытался вычертить передаток, и вела в постель, успокаивала, когда окончательно сдавали нервы, помогала заполнять таблицы и была рядом, когда мы впервые запустили водяное колесо с полностью готовой моделью средневекового ротора.
Лу была со мной все эти годы. Конечно, она отлучалась по делам паствы — я сам гнал ее к молящимся, дарить покой и утешение — но богиня всегда возвращалась ко мне, к своему жрецу и мужчине.
Во время этих размышлений мы и въехали нашей небольшой кавалькадой в Эдру. Я заглянул в управу и купеческую гильдию, дабы убедиться, что за время моего отсутствия ничего не случилось, после чего мы продолжили путь. Дальше, к поместью барона Тинта.
Имя населенному пункту, который вырос вокруг моей усадьбы на слиянии двух рек, я так и не дал, да и нужно ли это было? В народе его уже называли баронской лесопилкой, так зачем переучивать? Рано или поздно какое-то название установится само, а плодить сущности я считал лишним: один раз Сидир меня уже щелкнул за подобное по носу деревянной пробкой для самогонного котла, так что больше одну и ту же ошибку я повторять не собираюсь. Пусть теперь вопрос касался и топонимов.
А вот и виднеется поместье. Лошади, которые почуяли близость родного стойла, даже как-то приободрились и прибавили шагу, люди тоже повеселели: мои дружинники стали переговариваться между собой, обсуждая, чем займутся вечером и кто ставит пиво. Казарма на двадцать человек размещалась здесь же — на территории дома, внутри каменной ограды.
Наш маленький караван заметили издалека, так что пара слуг и конюх уже встречали уставшего с дороги хозяина и его сопровождающих. Я молча бросил поводья повелителю моей конюшни — тот лишь быстро изобразил поклон легким кивком, передо мной сильно гнуть спину не требовалось — после чего я устремился к появившейся на пороге скрюченной фигуре, опирающейся на простой деревянный посох.
— Илий! Старик! Как ты тут! — приветствовал я радостно старого жреца.
Время не пощадило старика Илия. Буквально после войны, оказавшись в тепле, безопасности и покое, организм жреца стал сдавать и старость навалилась на него, со всей силы. Первое время Илий еще бодрился: помогал мне и Лу по хозяйству, в основном советом, следил за слугами, занимался закупками провизии и прочими делами отца-снабженца, роль которого он принял на себя еще в далеком Сердоне. Однако в последний год, убедившись, что я справляюсь, а Лу — занимается своими делами, Илий будто бы сдался и решил, что пора бы уже и отдохнуть.
Нет, старик выходил на улицу, восхищался водяными мельницами, пытался гонять слуг и кухарку, но все больше и больше времени проводил в своей комнате, вовсе переселившись с почетного второго этажа на первый — ближе к кухне и слугам. Ему было банально тяжело подниматься по высокой лестнице.
По моему приказу столяр позапрошлой весной сбил для Илия крепкую лавку, которую поставили недалеко от крыльца. На ней старый жрец проводил львиную долю времени, озирая двор, конюшни и казарму из-под седых кустистых бровей, думая о чем-то своем.
Другой бы на моем месте давно бы выгнал старого нахлебника в пристройку для слуг, да вообще, где это видано, чтобы у крыльца барского дома стояла лавка для какого-то старого нищего? Но я ценил Илия и не забыл, как много старый жрец сделал для меня и Лу в мой первый год в этом мире. На самом деле, Илий был вовсе моим первым другом во всей Таллерии: пока богиня кидала на меня гневные взгляды и думала, как о никчемном черве, старик взял надо мной патронаж, рассказывал о местном мироустройстве, богах, торговле, благородных домах и вообще, был просто кладезем информации. Только с ним я мог поговорить на интересующие меня темы на привале у костра или вечером, дома, за столом, за кружкой пива. Он был прекрасным рассказчиком, а для общего дела смог усмирить свою хитрую натуру и вел наше маленькое хозяйство; Илий был невероятно охоч до выпивки, мое первое впечатление о нем, как об алкаше, оказалось правдивым. Но он ни разу не спустил заработанную мною медь и серебро на вино, выделяя себе из общей кассы исключительно «на карманные расходы», умудряясь попутно еще и выведать чего интересного из разговоров мужиков за кружкой пива. И даже когда у нас появилось вдоволь золота, и я вознесся в высшие круги Клерии, он не расслабился, продолжая помогать нам и Лу своей мудрой экономией.
