Некоторые из моих самых глубоких и значимых разговоров произошли именно в таких условиях, потому что все внимание сосредоточивается на беседе (и еде), и ни на чем другом. На одном из таких ужинов во время ежегодной иммерсивной конференции руководителей Performance Theatre я сидел рядом с человеком по имени Ив. Беседа была очень глубокой, и мы нашли много общего в наших жизнях и образе мышления. Что-то было предсказуемо, а что-то неожиданно, и многого, как я подозреваю, не случилось бы на традиционном обеде при свете. Ив оказался генеральным директором Международного комитета Красного Креста (МККК) – организации, которая трижды получала Нобелевскую премию, со штатом 15 000 человек по всему миру. Интересно, смогли бы мы сформировать такую глубокую связь, если бы видели друг друга или что-то «знали» друг о друге?
Более того, функциональная закрепленность полностью исчезает, если вы понятия не имеете о том, как использовать какой-то инструмент. Вы не имеете представления о конкретном решении, методе или системе, вам не нужно «отучаться» от предубеждений, и вы можете свободно изобретать что угодно без ограничений фиксированного мышления
[43].
В то же время, разумеется, функциональная закрепленность не может возникнуть, если у вас вообще нет инструмента. Представьте: кто-то дает вам гвоздь и просит вбить его в деревянную доску. Вы, как и я, наверняка тут же заозирались бы в поисках молотка, ворча, что эти инструменты вечно невозможно найти там, куда вы их положили в прошлый раз. Но как бы вы себя повели, если бы вообще никогда не слышали о молотке и даже никогда не видели, как кто-то забивает гвоздь с его помощью? Тогда вы не стали бы разыскивать молоток, ведь даже не знали бы, что вам недостает определенного инструмента. Вы бы просто потянулись за первым попавшимся тяжелым предметом.
Отсутствие сложных инструментов может даже поспособствовать ускоренному внедрению изменений и инноваций, как в некоторых развивающихся странах, где нет привычных для развитых стран элементов – например, банкомата почти в каждой деревне. В результате у них нет предвзятых представлений о том, как все должно быть, и они быстрее осваивают новые технологии и решения.
Представьте, что подруга попросила у вас взаймы 20 фунтов и по пути к ней вы намерены снять деньги в банкомате неподалеку. Но что, если в нем кончились наличные, или он сломан, или его перевезли в другое место? Вы будете думать лишь о том, как система, на которую вы полагались, вас подвела. Возможно, даже позвоните в банк, чтобы оставить жалобу, и банк может попытаться улучшить свои банкоматы. Но если поблизости никогда не было банкомата или вы живете в мире, где такой штуки просто не существует, вы не будете заострять внимание на банкоматах. Вместо этого вы задумаетесь о решении основной задачи: как мне передать подруге 20 фунтов?
Возьмем кенийскую систему денежных переводов MPesa – успешный пример банковского обслуживания с помощью мобильного телефона. В быстро развивающейся стране, где никогда не было надежной государственной сети банкоматов, MPesa процветает, и ее используют миллионы кенийцев. По мере роста экономики Кении все больше людей стали совершать финансовые транзакции, при этом государственная сеть банкоматов была развита слабо, а в большинстве поселений даже не было банковских филиалов. Поэтому Кения сразу перешла на мобильный банкинг.
В том, что касается мобильных банковских технологий, развивающаяся экономика Кении продвинулась дальше большинства экономик так называемых развитых стран. Тот факт, что на индустриальном Западе есть тысячи банкоматов и банковских филиалов (и множество соответствующих правил), на деле может быть препятствием для быстрого развития новых и более эффективных банковских решений.
Суть не в том, что нам следует позакрывать банкоматы и банковские филиалы, чтобы ускорить внедрение мобильных банковских технологий (хотя некоторые могут заподозрить, что этим банки и занимаются на самом деле). Все гораздо интереснее: когда мы не зациклены на определенном наборе инструментов для выполнения какой-то работы, функциональная закрепленность не возникает, и в этом случае остается пространство для применения совершенно других инструментов.
Вот почему шоу «Нетфликс» вроде «Войны шефов» (The Final Table) – где лучшие повара соревнуются между собой – так отличаются от традиционных ТВ-шоу вроде «Лучший ресторан по версии Рамзи» (Ramsay's Best Restaurants) от Гордона Рамзи. Традиционные (например, шоу того же Рамзи) просто применили к еде модель обычных реалити-шоу. Их содержание, сюжеты и даже еда относительно просты. В отличие от них шоу «От шефа» (Chef's Table), послужившее прообразом «Войн шефов», основывалось на философии и подходе людей, создававших художественное кино. И это видно: продюсеры программы не отказались от фокуса на последовательном повествовании, но при этом внесли свои идеалы и сосредоточились на более продуманном повествовании о процессе превращения обычных грибов в аппетитное произведение искусства, да еще и в высоком разрешении.
Если вы спросите об этом создателей «От шефа», они ответят, что такая перемена вызвана просто-напросто отсутствием опыта в этой сфере
[44]. Они не были функционально зафиксированы. Если у вас нет молотка, вы не будете видеть в каждой проблеме гвоздь. Один из способов избежать попадания в ловушку мысленного моделирования, которое ограничивает то, что мы рассматриваем как возможное или вероятное, – это удерживать в сознании несколько моделей.
Вице-председатель Berkshire Hathaway и партнер Уоррена Баффетта по обмену идеями Чарли Мангер известен своей смекалкой. Он убежден, что запоминание разрозненных фактов не помогает. Вместо этого необходима «решетка теорий», которая поможет связывать факты между собой и понимать их смысл. Благодаря ей можно будет решать проблемы не только на основе уже известных методов – эвристики доступности.
Как отмечает Мангер, работу нашего ума можно сравнить со сперматозоидом и яйцеклеткой: после возникновения первой идеи мы уже не впускаем в свою голову другие. Но склонность останавливаться на первой идее заставляет нас делать ошибочные выводы и прекращать задавать вопросы. Поэтому, по предположению Мангера, было бы неплохо, если бы мы смотрели на мир, имея в голове разные (возможно, даже конкурирующие) модели. Мангер считает, что, имея в своем распоряжении приблизительно полсотни моделей, можно «прослыть мудрецом»
[45].
Удержание различных (потенциально конкурирующих) моделей в сознании имеет много общего с другим подходом, которым я интересуюсь с тех пор, как подростком в родном Гейдельберге прогуливался мимо дома его создателя, – с диалектикой Гегеля.
Георг Вильгельм Фридрих Гегель был немецким философом, который понимал развитие идей как диалектику, подразумевая, что мы начинаем развивать идею с перспективы (тезис), которую находим несовершенной. Затем мы противопоставляем этому тезису альтернативную перспективу (антитезис), у которой имеются собственные недостатки. При этом из слияния противоположностей рождается новая перспектива (синтез), которая создает свежее видение, вбирая в себя лучшие элементы тезиса и антитезиса. Теперь синтез становится новым тезисом, а ему, в свою очередь, противопоставляется новый антитезис… и т. д.
