Вместе с Гюнтером на факультете училась чудесная девушка из аристократической немецкой семьи, в которую были влюблены все парни их курса. Звали эту богиню Гретхен. Благодаря этой изящной блондинке с ниспадающими на плечи роскошными волосами и сияющими, как бриллианты, голубыми глазами они познали и высокие чувства, и ревность. Юноши были готовы день и ночь петь для нее серенады, из-за нее они переживали великие комедии и маленькие трагедии. Она научила их тому, что жизнь прекрасна, если ее проживают свободно и грациозно, если умеют слышать музыку жизни. Гюнтер в этой девушке любил нечто большее, чем просто саму Гретхен. В ней он видел образ некоего идеала женщины, с которым вольно или невольно будет потом сравнивать своих будущих избранниц. И русская девушка Лида, которую он в ноябре 1941-го отбил у полицаев в захваченном вермахтом Харькове, соответствовала этому воображаемому идеалу, пожалуй, даже больше, чем неприступная красавица Гретхен, которая, как и принято у богинь, никому из влюбленных в нее студентов не отдала тогда своего предпочтения и уже в 1930 году уехала в Лондон с твердым намерением не возвращаться. Более чувствительная и проницательная, чем ее сокурсники, Гретхен задолго до прихода к власти Гитлера почувствовала угрожающий рост тупой озлобленности в Германии. Раз в год она все-таки приезжала в Берлин и говорила им, что дышать в этой стране становится все тяжелее. Последний раз она приехала нестерпимо жарким летом 1933 года. Гретхен хотела своими глазами увидеть то, что происходило в Германии.
Гюнтер уже привык к публикуемым рядом с афишами кинотеатров спискам гильотинированных «врагов режима», которые обновлялись чуть ли не каждое утро, но Гретхен ужаснулась, когда в один прекрасный день простодушно решила почитать объявления на газетной тумбе. Вывешенный возле рекламы летнего ресторана длинный перечень фамилий мужчин и женщин, казненных в этот день, шокировал ее. Конечно, она знала из газет о том, что Гитлер запустил для казней гильотину, но действительность оказалась еще кошмарнее, чем она себе все это представляла. Больше в нацистскую Германию Гретхен не возвращалась, став, наверное, одной из первых немецких эмигранток.
Гюнтер же избрал для себя «внутреннюю эмиграцию». При невозможности открыто выразить свое несогласие с господствующей нацистской идеологией он любыми способами уклонялся от участия в политической и общественной жизни Третьего рейха, благо профессия горного гида позволяла ему, городскому жителю, месяцами пропадать в Альпах, где можно было полной грудью вдыхать воздух абсолютной свободы, где отключались все прочие мысли, особенно при прохождении сложных скальных маршрутов, когда любое неверное движение могло привести к срыву.
После того как Гюнтера мобилизовали в армию, заниматься альпинизмом стало его воинской обязанностью. Командование 1-й горнопехотной дивизии вермахта, прозванной дивизией «Эдельвейс», было заинтересовано в том, чтобы в их рядах служили самые лучшие альпинисты Третьего рейха. Дислоцировалась эта элитная дивизия в Гармиш-Партенкирхене, горнолыжном курорте в Баварских Альпах, где в 1936 году прошли IV зимние Олимпийские игры, и была в основном укомплектована жителями горных районов Германии и Австрии.
Гюнтеру с его альпинистской подготовкой освоить необходимые для горного стрелка навыки не составило особого труда, и уже через год после призыва ему было присвоено первое офицерское звание. Командование дивизии всегда приветствовало стремление своих бойцов к покорению горных вершин — они постоянно тренировались в Альпах и, кроме этого, под видом немецких «туристов» и «спортсменов» облазили вершины и перевалы Кавказского хребта. О такой службе Гюнтер мог только мечтать, если бы не начавшаяся в сентябре 1939 года Вторая мировая война.
* * *
Дивизия «Эдельвейс» в нападении на Польшу не участвовала. Элитные горнострелковые части берегли для ведения боевых действий в горах, но Гюнтеру тогда в разгромленной вермахтом Польше все же пришлось побывать. Виновницей его командировки на фронт оказалась неугомонная Лени Рифеншталь. Насколько он помнил, после ее фильма «Триумф воли» о VI съезде НСДАП, снятого по личному заказу Гитлера, Лени всех уверяла, что больше не станет работать с документальными лентами, а будет только сниматься как актриса. А теперь она сама обратилась к Гитлеру с просьбой дать ей разрешение на освещение военных действий в Польше.
Уже на следующий день после обращения к фюреру ей по телефону сообщили, что ее запрос одобрен и по прибытии в Польшу им предписано явиться к командующему Южной группой армий генерал-полковнику фон Рундштедту. В список группы, срочно организованной для съемок событий на фронте, Лени по старой памяти включила и Гюнтера. Приказ о его включении в «специальную киногруппу Рифеншталь», сформированную по личному распоряжению Гитлера, был незамедлительно исполнен.
Всего через неделю после начала Польской кампании их небольшая съемочная группа на двух шестиместных лимузинах Mercedes-Benz и мотоцикле BMW с коляской выехала из Берлина на восток, где шли бои с отступающими под натиском вермахта частями польской армии.
Поскольку в прифронтовой полосе немцам было запрещено находиться в гражданской одежде, всю киносъемочную группу, включая и саму фройляйн Рифеншталь, переодели в серовато-голубую униформу военных корреспондентов, а также выдали им всем противогазы и личное оружие. Облаченная в полувоенную форму, с офицерским кортиком на ремне, Лени Рифеншталь выглядела весьма воинственно.
Когда в последний раз Гюнтер с ней встречался, Лени рассказывала ему о своих планах снять экранизацию трагедии Генриха фон Клейста «Пентесилея», в которой сама хотела сыграть роль королевы амазонок. Чтобы научиться запрыгивать на лошадь и скакать без седла, Лени каждый день брала уроки верховой езды. Сцены битв между амазонками и греками должны были сниматься в Ливийской пустыне, но все сорвалось из-за того, что Лени Рифеншталь вдруг загорелась снимать войну немцев с поляками.
На вопрос, зачем ей все это нужно, она ответила, что просто хочет быть полезной во время войны.
— Сначала я думала пойти на курсы медицинских сестер, но тут выяснилось, что на войну с Польшей мобилизованы мои сотрудники. Когда я приехала к ним в казарму, они стали уговаривать меня собрать группу для съемок военной кинохроники. Мол, если уж отправляться на фронт, то лучше в качестве кинооператоров. Вот поэтому, собственно, я и организовала нашу специальную киногруппу, — пояснила она.
— Война — это тебе не игровое кино. Здесь убивают и умирают по-настоящему, — мрачно заметил Гюнтер.
— Да все я прекрасно понимаю, — печально вздохнула она. — Война — это самая ужасная и непостижимая вещь на свете. И решение Гитлера начать войну с Польшей мне совершенно непонятно. Ведь совсем недавно, когда Альберт Шпеер
[10] представил ему в своей мастерской макет запланированной перестройки Берлина, Гитлер, придя в восторг от этого проекта, умоляюще воздел руки к небу и радостно воскликнул: «Дай бог, чтобы я смог дожить до этого и мне не пришлось вести войну!» А меня потом спросил, какие деревья посадить на новой главной улице. Я предложила платаны, как на Елисейских Полях в Париже, и он согласился на платаны. Так что в планы фюрера по будущей перестройке Берлина я тоже, можно сказать, внесла свою лепту.
