– Гуревич! – сказал кто-то. – Как же так?! А ну, давай, прокатись с Танечкой!
– Ребят, – пролепетал Гуревич. – Я уже трижды прокатился. У меня пирожные в горле стоят…
– Гуревич, ну ты же джентльмен?
– Ну… да, – с некоторым сомнением произнёс Гуревич.
– Так иди, катайся!
Он обречённо влез в проклятую гондолу, туда же впорхнула Танечка… И он, как идиот, принялся приседать, раскачивая лодку всё выше и выше. Танечка оживилась, заулыбалась… Слёзы её на ветру высохли. А затем… она ойкнула на высоте, взвизгнула от восторга, умоляя: «Выше, ещё выше! Наподдай, Сенечка!!! Выше тополей, выше облако-о-в!!!»
Гуревич, дамский угодник, оставался галантным даже когда его сильно тошнило. Он наподдал… ещё наподдал…
– Какое счастье! – кричала Танечка, – у меня крылья отрастают! Я сейчас улечу-у-у-у!!!
Лучше бы она улетела… Это было бы гораздо уместнее в следующей сцене. Потому что эту… га-а-андолу хрен остановишь, когда она раскачается. На третьей минуте полёта Гуревича стало рвать с неистовой силой. Остановиться было невозможно, и, согласно законам всемирного тяготения, блевотина прилетала ему обратно в морду. Гуревич, джентльмен и дамский угодник, заблевал Танечку с ног до головы. По ней уже было видно все, что он съел. А учитывая, что лодка раскачивалась с большим размахом, получалось, что Гуревич заблевал всё и всех вокруг в радиусе ста метров.
Он висел мешком на тросах, пытаясь унять свой предательский организм, а лодка по инерции всё взлетала, взлетала… взлетала…
Старичок-билетёр, который сорок лет продавал здесь билеты, сказал: «Таких блядей я ещё не видывал!».
Выдал всем участникам торжества вёдра с водой, тряпки, щётки… и минут сорок всем классом ребята в парадной школьной форме отмывали и драили качели.
– К-коз-зел! – говорили Гуревичу парни, – ты не мог задержать это извержение? – и отпускали шуточки сексуального свойства.
– Я предупреждал, – бубнил Гуревич, выжимая тряпку. – Я предупреждал, что у меня слабый вестибулярный аппарат.
Словом, Гуревич всегда как-то быстро сворачивал на фейсбуке мечтательные воспоминания своих пожилых ровесников о последних чудесных мгновениях школьного детства. И даже много лет спустя, будучи с женой в Венеции, уклонился от прогулки по каналам в настоящей гондоле. Кто их знает, этих гондольеров, что они вытворяют на своих скорлупках, когда вывозят туристов в открытую лагуну.
Хотя что уж там: были, были минуты.
Были в тот день минуты, когда невский ветер срывал с башки скальп и лупцевал счастливую морду, и белые облачка вихрились у Танечки над головой, и сама её кудрявая шевелюра была как облачко, и она тоненько визжала о счастье и хотела улететь… улететь… улететь…
Ну, и хватит об этом!
Часть вторая. Неотложные годы
Начало
Подстанция скорой помощи была расположена во дворе большого старого дома на Петроградской стороне. Обычный ленинградский двор-колодец, но уж очень безрадостный: вокруг глухие безоконные стены жёлтого кирпича, над ними – лоскут неба, блёклый, как платьишко приютской сиротки. При всем том двор был просторный: стояли в нём все бригады, пятнадцать машин, причаленные к стенам кормой, чтоб при срочном вызове рвануть беспрепятственно.
Само двухэтажное облезлое здание подстанции пристроено было тут же, во дворе, и архитектурными изысками не поражало – обходили его туристические тропы. Но поздней весной и в летний погожий денёк даже сюда просачивалось солнышко. Тогда свободные бригады высыпали на деревянные скамьи, врытые в землю вокруг стола, курили и забивали козла.
Интерьеры подстанции на флорентийское палаццо тоже не тянули: на входе – диспетчерская, где две пожилые тётки принимают вызовы, вершат твою судьбу. Причём одна хоть извиняется, если будит ночью, другая, наоборот, злорадно орёт в селектор: «Тридцать семь-пятнадцать, хватит жопы греть, на выезд!».
В небольшом холле с кухонным закутком (типа уголок отдыха) стояла пара продавленных кресел, стайка разномастных стульев и телевизор, который никогда не выключался, так что вернувшиеся с вызовов бригады смотрели, что показывают, с любого места, вопрошая: «а чё он так?», «а кто ему эта шмара?», – но в ответы не вникали, уезжали на следующий вызов.
На первом этаже располагались и кабинет начальника, и конференц-зал для утренних совещаний, и «сумочная» с лекарствами. На втором этаже были комнаты для врачей по четыре, по пять коек: покемарить между вызовами – если повезёт и в ночь-полночь тебя не трясут как грушу. Для особо щепетильных имелся душ, но это баловство на случай – привести себя в порядок перед ужином с Лоллобриджидой. А так, умоляю вас: после дежурства дай бог домой доползти, рухнуть в родную койку и кануть в краткое небытие…
Был ещё подвал с теннисным столом, за которым играли не парами, а по кругу, ибо в любой момент можно услышать: «Сорок один-двадцать пять – на выезд!». Ты по привычке пригибаешься и – во двор к машине: дверь в подвале ниже человеческого роста, из неё мог вылетать, не нагибаясь, только доктор Рыков.
Итак, станция скорой и неотложной медицинской помощи. Тут неплохо пояснить, чем отличается неотложка от скорой.
Неотложка – это участковый врач на колёсах; это когда – гипертонический криз, температура, сердце давит-живот болит и прочая фигня. А вот когда топор в спине вырос – это дело другое. Тогда на вызов соседей, родных или мимо тут проходил выезжает скорая.
Работа интересная, познавательная: и соображалку развивает, и точность рефлексов оттачивает, муштрует все реакции медработников; а горизонты раздвигает – ошеломляюще. Во все стороны…
Ленинград, вообще-то, город тяжёлый и вязкий в плане э-э-э… эмоциональном. Люди мы странные и смурные, на свинцовом ходу… Резкий ветер с Невы, дождь или снегопад за шкирку – всё это общительности не способствует. Нос – в воротник, глаза – в щёлки, зонтик над головой соорудил, ну и дуй себе до метро или в подворотню. Ясно же: не до пьяных.
Так что, если на улице лежит мужик в грязи или в снегу – ему дадут отлежаться, беспокоить не станут. В Питере частная жизнь человека всегда более замкнута и оберегаема, чем, например, в Москве, – на уровне инстинктивном: экономия тепла в теле. Ну, лежит человек поперёк дорожки – не раздражайся! Переступи и иди себе дальше. Пьяных, которые мирно спят, никто не трогает.
Ребята со скорой своего клиента определяли мгновенно. Вот лежит он, прилично одетый человек: пальто, ботинки. Видно, что последнего не пропил. Значит, первым делом – пульс. Потом принимаемся шарить по карманам. В карманах много чего полезного обнаруживается: например, записка: «я – эпилептик, домашний адрес и телефон», или даже «паспорт диабетика», а то и просто: много конфет у мужика в кармане – ясно же зачем. Да: и запах. Когда от человека несёт не алкоголем, а ацетоном, тут без лишних расспросов приступай к спасательным мерам.
