И согласно закону подлости, это, конечно, тяжёлый больной без сознания, которого они сразу подключают к кислороду и с воплем водителю «гони, бля!» мчат в стационар с сиреной. Задача – довезти его ещё живым. Но без четверти восемь, когда машина уже влетает на пандус больницы имени Ленина, больной умирает, несмотря на усилия медиков.
– Гольц!!! – кричит потрясённый Гуревич, ибо у него на руках человек в это вот мгновение распростился с жизнью. Улетает душа, завершается круг… – Гольц, больной умер!
– Как так умер?!
– А вот так! Тяжёлый больной. Взял и умер…
Вообще-то, покойников в больницу доставлять нельзя. У больницы своя статистика. Она не желает отвечать за чужих мертвяков. Она желает отвечать только за тех, кого убила сама.
– Гольц… – повторяет расстроенный Гуревич, снимая с лица бедняги уже ненужную ему кислородную маску. – Можешь быть уверен: он таки умер.
– Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт! – выстреливает Гольц, отбивая чертей кулаком по колену. – Без пяти восемь! Запроси диспетчерскую, в какой морг везти.
Гуревич сообщает диспетчерской координаты и номер машины, там сверяют-запрашивают; везите, говорят, в морг на улицу Авангардная.
– Везём на Авангардную, – сообщает Гуревич.
– Это невозможно! – бросает Гольц.
– Почему невозможно? Дело такое: человек умер, больница его не примет, выхода нет, надо везти. Может, ты – Христос и мёртвых поднимаешь?
– Да это другой конец города! – кричит Гольц. – А у меня в 8.30 свиданка!
– Слушай, – говорит огорчённый Гуревич, созерцая умиротворённое, даже благостное лицо умершего. – Ты врач, ты и решай это уравнение с одним неизвестным покойным.
– Володя, тормозни! – велит Гольц, выходит из машины, открывает заднюю дверь, влезает внутрь… Вынимает «Беломор» из собственного рта и вставляет в рот умершему, от чего выражение лица того приобретает совсем другое, свойское такое, уютное выражение, будто доволен он и радуется, что побудет ещё чуточку среди своих куряк.
– Гони каталку!
Гуревич бежит, пригоняет каталку, вдвоём с Гольцем они грузят покойника с тлеющей папиросой во рту и с развевающимися халатами мчат того в приёмный покой.
Какая-то нянечка моет там пол, разгибается и кричит: «Э! Э! С папиросой нельзя!»
– Конечно, мадам, – галантно отзывается Гольц, и со словами «Извините, товарищ!» аккуратно изымает у покойного папиросу и выбрасывает в ведро. После чего они закатывают пациента в помещение и кладут сопроводиловку ему на грудь.
– А теперь ходу! – бросает Гольц.
И два эскулапа что есть мочи бегут к машине, а следом за ними с криками мчится ушлый дежурный врач, которого хрен проведёшь, ибо и сам он в прошлом работал на скорой:
– Суки, вы мертвяка привезли!
Лёгкий и элегантный, как артист мюзик-холла, доктор Гольц роняет на бегу:
– Пацан! Он минуту назад у меня прикурил…
…и – трудно поверить! – перед тем как рвануть дверцу машины, отбацывает парочку виртуозных голь-ца-ца, после чего падает на переднее сиденье, и невозмутимый водитель Володя легко трогает и мчит на станцию.
Дежурство отработано, отмучено, отбито…
По пути Гольц насвистывает: у него впервые освободился рот; папироса, которую раскурил покойный (спаси Господь его новопреставленную душу!), оказалась последней в пачке. Озадаченный и слегка подавленный Гуревич сидит сзади и помалкивает. Жалко мужика; людей ему всегда жалко, и, возвращаясь после подобных случаев, Гуревич обычно думает: «Вон алкаш пиво тянет, а наш мертвяк пива уже не выпьет»; всегда он пытается представить – как осваивается новенький там, в незнакомом и непривычном потустороннем мире. Может, тоже растерян, тоже думает: «вон алкаш пиво тянет…»? А может, там своё пиво гонят… из райских яблочек?
Но рабочий день, слава богу, тонет в синих сумерках…
На подстанции – как обычно: Гольц побрился, опрыскался одеколоном, переоделся в свежую рубашечку и синий шевиотовый костюм и отбыл на свидание.
Дней через пять из больницы прилетела увесистая телега.
– Тебе хорошо, пацан, – говорил Гольц, облачаясь в парадные брюки, завязывая галстук и полируя свои разговорчивые чудо-туфли куском бинта. – Ты – фельдшер. Жив клиент, помер, тебе один чёрт. А я за всё отвечай, из любой карусели выкручивайся да ещё оплакивай его полжизни. Мораль сей басни какова?
– Покойника надо в морг везти, – отвечал Гуревич голосом прилежного ученика.
– Ну эт ты брось! – и доктор Гольц поднимал аристократический палец. – Эт всё упадочная демагогия. Просто надо уметь ускользать от меча Немезиды.
* * *
Бывало, что и ускользал…
В середине убогих и голодных восьмидесятых люди часто травились. Дело это понятное и человеческое: когда голодуха припрёт, а в магазинах шаром покати, ты забрасываешь в себя всё, что удаётся поймать на лету, на бегу и, перекувыркнувшись, – из воздуха, из воды, из подсобки знакомого продавца. А в подсобке мало ли чего застряло…
Любите ли вы пельмени? Уточним: обычные пельмени в картонных коробках, тридцать копеек пачка, склизкие, как гнилые грибы, с неизвестной науке начинкой, замороженные в 1949 году – году их изготовления?
Однажды вызвали их бригаду к практически безнадёжному пациенту. Мужчина одинокий, без женской ласки, он заглатывает всё, что вокруг ползает и летает, ну и… отравился пельменями. Приехали – соседка плачет, а он уже без сознания.
– Будем промывать, – сказал доктор Гольц.
– Мы? Здесь?! Зачем?! Давай отгоним скорее в больницу, там его оприходуют.
– Не довезём, – отрезал Гольц. – Сейчас, по этим дорогам, через эти сугробы? Откинет он у нас коньки в карете, пацан. Нет, будем промывать… Один шанс из десяти. Тащи шланг!
И стали они над мужиком трудиться. Бессознательного человека промывать трудно и опасно, ты можешь так его промыть, что он пред ангелами совсем прозрачным предстанет. Его ж держать надо вертикально, чтобы рвотой не захлебнулся. «Вот Гольц! – думал Гуревич, с трудом удерживая на себе приподнятое тело… – ну нельзя же так… нарушать элементарное… элементарные…»
Раз промыли, другой, третий. Вспотели оба, как шахтёры, поснимали с себя халаты-свитера, остались в майках… Гуревич даже думать боялся, что им прилетит, если мужик помрёт у них на руках, да в этих обстоятельствах. Но тот все не помирал.
После третьей очистительной процедуры открыл глаза, после пятой слегка порозовел… И минут через сорок пришёл в себя уже по-настоящему: что-то спросил, над чем-то слабым голосом пошутил. Потом попросил сигарету… Даже приподнялся, сел на кровати и закурил.
– Ребята… – проговорил заплетающимся языком, – ну, вы ж меня спасли, а? Из могилы вытащили, а? Нет слов. Классные вы мужики, ребята. Без вас я бы…
