И в эту минуту…
Расталкивая страшные и призрачные фигуры, выкрикивая: «Разрешите… позвольте… пропустите!» – из жемчужного тумана, из волшебного фонаря… Словом, прямиком из эротического сновидения выбежала ослепительная нимфа! Русалка! Богиня…
Каждый изгиб этого разнеженного паром юного тела, эта розовая кожа… этот обалденно упругий рельеф местности…
– Я студентка медицинского факультета! – восклицает она. – Могу ли я вам помочь?
– О да, да-а-а!!! – хором пропели Гуревич с Тимой. – Помоги-и-и-те, помогите нам, пожалуйста!
Дальше Гуревич ничего не помнил. Студентка ведь тоже не спешила прикрыться: да бросьте, чего там, все мы – медики, братья и сёстры во Гиппократе!
…в общем, чудо, что старуха осталась жива.
Позже, заполняя в машине карту вызова, Гуревич задумался и спросил:
– Ты не помнишь, Тим, мы чего бабке-то вкололи?
Тимур Файзулович, божий человек, хотя и без бороды пока и без усов, скосил на него долгий такой сочувственный взгляд.
– Ну, Гуревич… – вздохнул, – ну ты и манья-ак!
Больница на проветривании
Как и все нормальные люди, Гуревич пытался увернуться от дежурства на Новый год. И потому охотно брал дежурства на тридцатое декабря. Под Новый, 1984-й, год тоже дежурил на тридцатое.
Страшная холодрыга была, минус восемнадцать, резкие порывы арктического ветра, метельная свистопляска… И чего, скажите на милость, в такую погоду людям дома не сидится?! Нет, как назло – вызовы шли один за другим. На сей раз вызывали в баню где-то на линиях Васильевского острова. Мужик там в обморок упал. «Приезжайте, милые, – бубнил диспетчеру сиплый голос, – заберите его, люди пугаются. Живой он пока… вроде».
Продрались они с Тимой сквозь вихри враждебные, вывалились из машины, вытащили носилки, бегут забирать мужика. Слава богу, одет он – видно, в раздевалке уже стало плохо. А картина ясная: поддал мужик, размяк от пара, ну и уплыл. Хотя признаки жизни стабильные, дыхание спонтанное, пульс хороший. В общем, вызов простой: забрать человека из общественного места и отконвоировать в больницу, чтобы не помер. Кое-как натянули они на мужика старенький полушубок, нахлобучили кроличью шапку, связались с диспетчерской: куда везти? Направляют в больницу на Вавиловых. «Так твою перетак, – комментирует Тима. – Туда ж целый час переться!»
Ну, делать-то нечего, люди мы подневольные, значит, едем… Мужик по-прежнему в отключке, хотя по-прежнему стабилен, и этот час пути растягивается до бесконечности. Вьюга такая, что, кажется, машина не едет, а просто раскачивается на дне гигантской кастрюли, выкипающей клочьями снежной пены. Так и чудится, что всю свою жизнь до самой пенсии Гуревич проведёт в машине скорой, с данным беспамятным пациентом.
Но всему на свете приходит конец, они подъехали к больнице. Гуревич всмотрелся сквозь адскую замять, сквозь кипящие снежные клубни и понял: дело нечисто. Больница вся тёмная, только на первом этаже теплится окно. Что за притча, писали в таких случаях классики…
Он выскочил из машины, запрыгал меж сугробов, оскальзываясь, едва удерживаясь на ногах, задыхаясь и кашляя от мороза, – глаза слезятся, тело леденеет буквально влёт и взвон: был бы птицей, упал бы с ветки.
Подбежал к дверям, подёргал – те на запоре.
Обледенелый Гуревич в куртке поверх халата принялся обоими кулаками барабанить-ломиться, приплясывая на крыльце и довольно громко подвывая.
Минуты через три дверь приотворилась, в щёлке показался фрагмент медсестры в разъезжающемся на животе халате; за кулисами этого необъятного халата угадывались трусы и лифчик – отдыхала, сердечная.
– Ну чего, чего колотить?! – крикнула она. – Опять кого привезли?! Да сколько можно вам говорить: мы на проветривании!
Диковато звучит этот термин, но так уж принято называть санитаризацию: дело регулярное и вполне обычное. Проводится время от времени во всех медицинских учреждениях: больных выписывают, здание освобождают и осуществляют в нём, так сказать, ряд санитарных мероприятий.
– Мы час сюда ехали!!! – сквозь вьюгу крикнул Гуревич. – Мужик помрёт, куда нам его ещё тащить!!!
– Госссподи, да что делать-то… Вы не первые у меня сегодня. Ладно! – она махнула рукой. – Тащи его в смотровую – вон, в конце коридора, видишь? Там уже несколько человек лежат, а доктор скоро будет. Только у нас ни каталок, ни черта, на себе потащишь.
Гуревич прикинул расстояние: в конце длинного тёмного коридора слабо светила лампочка на шнуре. Где-то там была смотровая. Он вернулся к машине, выволокли они с Тимой беспамятного мужика и заморачиваться с носилками не стали, Гуревич взвалил его, как мешок картошки, на закорки и потащился по тёмному коридору пустой больницы куда-то вдаль, где сквозь дверную щель мерцала лампочка смотровой.
А там, как в аду: кто на скамьях, кто на составленных стульях – лежали, полусидели, кренясь вбок или привалясь к стене, – пятеро сизых и стонущих, как голуби, алкашей.
Гуревич, отдуваясь, сгрузил своего клиента на лавку, выровнял ему руки-ноги, проверил пульс, подложил под голову шапку. Отошёл и присел к круглому столику – писать сопроводиловку. Ни черта у них тут не видать, и вообще обстановочка потусторонняя: полумрак, тихие стоны, стылая жёлтая муть… – словом, фильм ужасов: вурдалаки-мертвецы, скелеты-призраки и кто там ещё из нечисти…
В тот же миг Гуревич ощутил, как на плечо опустилась чья-то тяжёлая рука.
Волосы на затылке его шевельнулись, а в оцепенелом мозгу вспыхнула одна только мысль: хорошо, что не обедал сегодня. Всем окоченелым телом он медленно развернулся. Над ним, покачиваясь, с закрытыми глазами стоял его пациент. «Мальчик, принеси пива», – глухо бормотал он, пытаясь что-то засунуть Гуревичу в карман халата…
Доктора вымело оттуда волной какого-то иррационального ужаса. Вспоминая потом свою странную панику, Гуревич пытался объяснить её необычной сумеречной обстановкой. Впрочем, кого другого эта самая обстановка ничуть бы не тронула. Это всё то же воображение, заметим мы, всё то же приёмистое, легко воспламеняемое, даже маниакальное воображение, готовое принять в свои объятия любой ужас и любую ересь.
Бежав с места событий, уже в машине он деревянными губами описал Тиму картинку и свои ощущения. Хотя, если рассудить здраво: ничего сверхъестественного не произошло. Банный обморок начисто вышиб из мужика сознание, а очнувшись в стылой смотровой среди прочих вялых фигур, он решил, что по-прежнему находится в предбаннике…
Машинально опустив руку в карман халата, Гуревич нащупал там нечто приятное на ощупь, извлёк пятёрку и ахнул. Показал её Тиме.
– Ух-ни-хрена-ж-себе! – обрадовался тот. – Поехали в «Пельменную», рубанём за здоровье благодарного клиента!
Так и поступили, посчитав пятёрку за справедливый трофей. Возвращаться на Вавиловых в эту метель даже самому благородному идиоту, типа Гуревича, не пришло бы в голову.
