Закат в начале осени.
В маленьком богом забытом городке мы двое на берегу, смотрим на море, обдуваемые бризом.
Сияющие лучи солнца, кажется, еще дарят тепло, хотя свежесть лета давно поблекла, оставив лишь призрачные очертания.
Признаю, это был очень долгий путь. При этом есть ощущение, что прошло очень мало времени.
Я так старалась попасть сюда, и сейчас кажется, что все это — сон.
Все люди, встреченные мною раньше, стали непреодолимо далекими, и лишь женщина, стоящая сейчас передо мной, — словно первый увиденный мною живой человек. Однако она, возможно, дальше от меня, чем кто-либо.
Гул волн накрывает холм, освещенный вечерним солнцем.
Этот шум будто поглотил весь окружающий мир, ввергнув нас в неловкое молчание.
Я могу лишь ждать. Ждать, когда она нарушит молчание и заговорит. Женщина медленно идет по дорожке, глядя на колышущиеся на ветру деревья, высаженные вдоль береговой линии. Мне остается лишь ждать.
Я по-прежнему не могу понять, какое впечатление она на меня произвела.
Возможно, это все из-за лучей солнца, отраженных от воды? Или во всем виноват тот образ, что я создала в своей голове, сделавший меня предвзятой? Я следую за ней глазами, но никак не могу хорошенько ее рассмотреть.
Она миниатюрнее и изящнее, чем я думала. Более скромная и худая, нежели я воображала. Несомненно, она очень красива, с прекрасной белой кожей, но чересчур худые шея и плечи придают ей болезненный, печальный вид.
Это не может быть правдой. Внутри я отчаянно протестую.
Женщина, о которой я знала, — та, о ком все говорили. Я никак не могу побороть смятение.
Вдруг она поворачивается ко мне и произносит:
— Так, значит, вы — подруга Дзюна со времен университета? Забавный парнишка… Средний ребенок в семье наших соседей. Ох, помню! Он вечно не мог усидеть на месте и постоянно веселил окружающих.
Она смотрит будто сквозь меня, устремившись вдаль в погоне за воспоминаниями.
В ответ я смотрю ей прямо в глаза.
Я не могу видеть их из-за солнца за ее спиной, но, должно быть, отражаюсь в них.
Глаза Хисако Аосава, которыми она снова видит.
II
— Я и не знала, что Дзюндзи больше нет. Сколько ему было?
Бок о бок мы медленно идем по дорожке.
— Ему было двадцать семь. Все случилось неожиданно, — отвечаю я. Мой голос словно принадлежит другому человеку. Странно вот так общаться с ней сейчас…
Она удивленно восклицает:
— Уже давно? Он же был так молод.
Под шум моря я размышляю о долгом пути, приведшем меня сюда. О письме, с которого все началось, — письме от человека, который больше не состарится. Состарюсь лишь я, вместе с тем письмом, что хранится в ящике моего стола.
Я перечитала его множество раз. Каждый раз мечтала спросить у него, что же оно означало. Я прекрасно знаю, что мне никогда больше не представится такая возможность.
— Я так сочувствую, — говорит Хисако Аосава, конечно, беспокоясь о моих чувствах. По ее тону похоже, будто она решила, что мы были больше чем друзьями. Я намеренно не убеждаю ее в обратном.
Шум моря заполняет возникшую паузу.
Мы не были особенно близки. Можно сказать, даже на учебе не особо пересекались. Но мы чувствовали, что похожи. Родственные души, которым не по себе в этом мире, вечно идущие на компромиссы и не готовые высказаться против. Мы не верили в свою доброту и добродетель. Мы знали, что где-то под поверхностью кроется иной мир, не похожий на этот.
Мы узнавали себя друг в друге. Потому и не сближались из страха быть разоблаченными.
Общительный и веселый парень, Дзюндзи был душой компании, но я видела его настоящего, потому держалась на расстоянии. Он это понимал.
В моих воспоминаниях он всегда один, смотрит на меня в ответ с виноватой улыбкой.
— Ну, ты-то понимаешь? Ты чувствуешь то же! — говорит Дзюндзи, ожидая от меня одобрения.
Я была сбита с толку, прочитав то письмо. Казалось, он ждал моего одобрения, чтобы совершить что-то ужасное. Это и вправду было ужасно.
Соленый ветер играет с волосами.
Так странно… Все, о чем и о ком я думала все эти годы, — Хисако Аосава. Я забыла о Дзюндзи, с которого все началось, зарыла его в глубинах памяти, думая только о преступлении и всем том, что случилось позже. Однако сейчас, стоя перед Хисако, я почему-то вспоминаю о нем.
— Когда вам вернули зрение? — спрашиваю.
— Два года назад, — отвечает она. — Я долго участвовала в клинических испытаниях. Сперва мне регенерировали нервные клетки, затем провели трансплантацию. Меня предупреждали, что шансы на успех низкие и что во многих случаях операция не приносит результата, но для меня это чудесным образом сработало.
Хисако произносит это тихо, но по ее мрачному тону можно понять, что она считает это чем угодно, но не чудом.
— И каково это, снова видеть после стольких лет? — Я делаю вид, что не заметила печали в ее голосе. Я вдруг поняла, что это похоже на очередную западню.
— Что ж, наверное, я была разочарована всей этой красотой.
Я не верю своим ушам.
— Разочарована? Вы сейчас сказали «разочарована»? — переспрашиваю.
Она еле заметно улыбается.
— Да. Разочарована. Мой мир до этого был куда интереснее; мне потребовалось время, чтобы привыкнуть.
В ее голосе слышно отчаяние.
— Мир до этого? Когда вы не могли видеть? — осторожно уточняю я.
— Да.
Хисако поворачивается к морю. Похоже, она потеряла интерес к моим вопросам.
Солнечные лучи размывают ее силуэт.
В итоге дом Аосава было решено снести. Она хотела этого.
— Мне нужно забыть о случившемся. Не желаю, чтобы что-то напоминало мне о нем. Я благодарна всем людям, выражающим привязанность к дому, но, честно говоря, содержать его крайне затратно, а у семьи сейчас нет на это денег.
Стоило ей высказаться, как даже самые активные участники кампании за сохранение дома потеряли всякую надежду. Рано или поздно должны начаться работы по сносу.
Услышав эти новости, я подумала совсем о другом.
Должно быть, у Хисако есть своя причина, по которой она хотела скорее забыть о происшествии. Многие подозревали, что именно она стояла за убийствами.
Мысли и образы всплывают в моей голове одна за одной. Хисако на качелях в парке; Хисако улыбается; Хисако смотрит на цветы индийской сирени; Хисако заставляет всех ждать; Хисако ведет себя, как принцесса; Хисако получает журавликов из оригами.
