— Там раньше была церковь. Ее больше нет.
Словно не замечая моей настороженности, она мечтательно смотрит туда, где раньше стояла церковь.
— При церкви был детский приют. Мама часто ходила туда, раздавала детям рождественские подарки и сладости. Я всегда ходила с ней. Я любила слушать шум волн, поэтому, придя в парк с Кими, могла часами там сидеть.
Впереди — небольшой парк. Я вижу белую каменную лавку в форме латинской буквы S, похожую на кресло для влюбленных.
— У многих детей там была задержка в развитии. Даже став уже взрослыми, они оставались невинными созданиями. Всегда очень радовались моему приходу и рассказывали мне всякое… Они были такими добрыми и простодушными, их радостная болтовня всегда заставляла меня чувствовать легкость — настроение поднималось, как яркий бумажный фонарь, запущенный в небо.
Хисако умеет рассказывать. Я могу бесконечно слушать ее мягкий спокойный голос.
— Смотрите, вот и лавка. У нее необычная форма, правда? Спинка такая высокая, что нельзя увидеть, кто сидит на другой стороне. Но через разноцветное стекло видно, что там кто-то есть.
Мы садимся на эту лавку. Белый сухой камень нагрелся от лучей солнца, но он не нестерпимо горячий. Наконец сев, я осознаю, насколько сильно устала.
— Я сидела здесь очень подолгу. Кими обычно занималась шитьем на другой стороне. Время от времени мы могли говорить о чем-то через стекло, но чаще просто сидели молча, слушая шум моря. Я всегда успокаивалась, почувствовав легкий ветерок и услышав звук волн.
Мы обе смотрим на далекий горизонт.
Раньше Хисако никак не могла его увидеть.
Я прикрываю глаза.
Со всех сторон набегает шум волн — кажется, мир теряет свое основание. Мгновенно меня охватывает беспокойство, и я открываю глаза. Смотрю на сидящую рядом Хисако, ее холодный профиль. Ее глаза всматриваются в далекую точку на горизонте, словно она глядела на него вечно.
— Когда же это было? Точно не помню, — вдруг произносит она с застывшим лицом. — Иногда Кими уходила помогать маме и оставляла меня одну. Я была не против побыть одна.
Хисако вытягивает руку и аккуратно проводит по цветному стеклу.
— Вот как это выглядело. Теперь я понимаю, почему он так сказал.
На стекле, заключенный в черную окантовку, изображен красный цветок. Хисако проводит пальцем по черной линии контура.
— Он пришел оттуда, — она показывает на дорожку, по которой мы пришли сюда. — Он был таким спокойным, таким умным… Увидев при мне трость, сразу понял, что я слепая. Потому сперва поздоровался, чтобы не испугать меня. «Добрый день! Я просто прогуливаюсь. Я присяду здесь». Я поняла, что он сел туда, где обычно садилась Кими.
У меня было хорошее предчувствие на его счет. Тогда я хорошо чувствовала людей и могла сказать, что он не плохой человек. Я почувствовала, что его сердце разбито, что он страдает от невосполнимой утраты…
Голос Хисако окрасился давними чувствами.
— Потом мы стали иногда общаться здесь. Ему нравилось говорить со мной через это стекло. Он часто бормотал, что не хочет, чтобы его видели, хочет попросту исчезнуть.
Да, он стал называть меня Цветочным Голосом.
V
Это была странная встреча.
Юноша почти не смотрел в лицо девочке. Больше всего он любил слушать ее голос. Каждый раз, встретив ее в парке, здоровался и садился на другую сторону лавки, чтобы они могли говорить через стеклянную перегородку.
Это происходило уже несколько месяцев, время от времени.
На задворках мира, во всеми забытом месте, под аккомпанемент ветра и шума морских волн, они наслаждались невинными разговорами.
И юноша, и девочка полюбили эти случайные встречи. Юноша не подходил к девочке, если та была не одна, поэтому их никто не видел вместе.
Они почти не рассказывали друг другу о себе. Им не нужно было знать.
Музыка, которую они слышали. Наука о движении звезд и направлении цветов вьюнка асагао
[95] в зависимости от времени суток. Общие черты между греческими мифами и японской хроникой Кодзики
[96]. Мир логики и знания, в котором необязательно было учитывать окружающую их реальность. Красота и стройность этого метафизического мира были основными темами их долгих разговоров.
Время текло медленно, их тихие голоса заглушались шумом волн.
Однажды разговор неожиданно оборвался — и в ту же секунду умолк шум моря, словно на мир наложили заклятие.
Они говорили об этом моменте.
Момент, когда мир исчез. Момент абсолютного счастья от ощущения того, что в мире остались лишь они двое.
Девочка проговорилась о давнем желании, поселившемся в глубине ее души. Стоило ей сказать о нем вслух, как оно забурлило между ними, подобно обжигающе горячему гейзеру.
Юноша с упоением слушал этот необычный яростный звук.
Вдруг тишину нарушил грохот морских волн. Такой неожиданный, что застал их врасплох, заставив обоих вздрогнуть.
И, кажется, это был тот самый момент. В тот самый момент девочка рассказала то, что положило начало всему.
VI
— Недоразумение. Это был просто несчастный случай, — равнодушно бормочет Хисако.
Не увидев понимания на моем лице, она продолжает:
— Если тебе не нравится такое выражение, то можно назвать это неудачей, злым роком.
Она смотрит на меня раздраженно. Совсем короткий взгляд, но я отчетливо ощущаю его укол.
— Я ничего не знаю. Не сделала ничего такого, — ее голос пропитан дерзостью. — Он спросил, нет ли у меня листка бумаги, — продолжает она, переплетя пальцы, — сказал, что хочет записать что-то, чтобы запомнить. Я даже не знаю, что именно. У меня как раз было с собой несколько листочков, в которые мы обычно заворачиваем угощение для церкви; Кими еще записывала на них заметки, телефонные номера… и откуда мне было знать, что там записан адрес друга отца? Разве могла я увидеть, что там что-то написано, правда?
В ее голосе есть что-то подозрительное. От него словно нарастает нервное напряжение.
— Дома мы использовали для памяток бумажные пакеты из клиники, те, в которых выдают лекарства. На них еще написаны наш адрес и телефон. Возможно, я случайно дала ему один из таких.
