Переборов страх, я заглянула еще раз. И тогда поняла. Все дело в синем стекле, которое было установлено в окне, — падающий через него свет делал комнату абсолютно синей.
Но дело было не только в стекле.
Штукатур, должно быть, продемонстрировал весь свой талант в отделке, выровняв стены под голубую плитку.
Тишина. Эта комната была наполнена тишиной. В этой комнате даже время, наверное, текло иначе.
Я не могла подобрать слова — мне казалось, что я увидела что-то запретное.
Затем я заметила полку. На ней в маленькой вазе стоял один-единственный цветок. Один цветок белой лилии.
Белая лилия. Символ духовной чистоты. Любимый цветок хозяйки дома.
Да, я видела эту комнату, но почему-то напрочь о ней забыла.
* * *
Еще одна синяя комната. Комната, о которой ты снова и снова говорила в тот день.
Цветок в той комнате был для тебя индийской сиренью, а не лилией
[99]. Но ты должна была знать, как выглядит лилия, ведь рисунок на стекле центрального окна в вашем доме имитировал флер-де-лис
[100], распространенный европейский орнамент. А ты называла его «индийской сиренью», — не знаю, как так вышло.
Но это был именно тот цветок белой сирени, о котором ты говорила.
— Я права? — обращается женщина к Хисако посреди темного коридора.
Но та не отвечает, лишь пристально смотрит на нее, растянув губы в загадочной улыбке. Время как будто остановилось.
Женщина бормочет:
— Другими словами, тот взрослый, который стоит рядом с тобой…
IX
Хозяйка дома была замечательной женщиной.
Все вокруг так говорили.
Набожная христианка, поддержка и опора для мужа, вместе с которым они достойно переживали трагедию, приключившуюся с дочерью. Посвятив себя помощи ближним, она регулярно посещала все церкви и храмы в округе, чтобы поддержать тех, кому в этой жизни повезло меньше.
Хисако часто сопровождала ее. Она рассказывала, что любит слушать звуки городов, которые они посещали, — поразительно, но по одним только звукам девочка могла безошибочно определить, где именно они находились.
Хозяйка любила свою дочь и больше всех радела за ее счастье.
Она была скромным, незаметным человеком, стоящим позади остальных членов семьи Аосава.
И позади Хисако.
Как человек, никогда не показывавший своих истинных чувств и эмоций, хозяйка дома твердо придерживалась своих убеждений. Сейчас сложно сказать, каких именно.
Была ли это мать, свято верившая в чудо? Считала ли она свою дочь неизбежной жертвой? Искала ли искупления грехов? Готова ли была заплатить большую цену? А может, просто ненавидела всех, кому повезло больше?
Женщина продолжает размышлять. Положив руки на колени, она опускает на них голову. Головная боль становится невыносимой.
Разве не явилось чудом само существование Хисако? Возможно, это было очевидно лишь для меня, но не для ее собственной матери.
Я не знаю.
Женщина устало поднимает голову. Солнце уже низко, туристы разбредаются.
* * *
В комнате, наполненной синими лучами, позади девочки в белой блузке, не сводя с нее глаз, стоит грозная фигура женщины в кимоно.
— Молись! — решительно требует она.
Фигурка девочки испуганно дрожит.
Женщина с каменным лицом продолжает:
— Давай, расскажи все Богу.
Плечи девочки дрожат все сильнее.
«Что такое? Что между вами произошло?» Она обращается к ним обеим — женщине в кимоно и маленькой девочке, но не получает ответа.
«Я должна знать! Я же восторженный наблюдатель!» Женщина, с мольбой в голосе, пытается привлечь их внимание.
Они даже не оборачиваются.
Белые спины, синий цвет, флер-де-лис в окне.
В чем же Хисако, будучи ребенком, созналась в той комнате? В чем исповедалась, о чем молилась? Зачем вообще хозяйка дома привела ее туда?
Женщина-полицейский сказала, что Хисако без остановки двигала руками по кругу.
Могло ли это быть крестное знамение, которое Хисако изображала движением руки, молитвенный жест, который она потом бессознательно повторила? Какой же грех могла совершить маленькая девочка, за что ее мать требовала покаяния?
Я не знаю.
* * *
Женщина вяло поднимается на ноги и бредет в сторону кафе. В горле пересохло. Тело не слушается. Поле зрения сузилось так сильно, что она почти не видит ничего вокруг. Кровь, не в состоянии достичь головы, скопилась в нижней половине тела.
Я должна двигаться. Купить воды и убраться отсюда.
Она бредет по парку в закатном солнце, последние лучи которого больно пронзают ее, словно пули с неба.
Вдруг пули превращаются в синий свет.
Она больше ни о чем не размышляет. Теперь она маленькая девочка, одна в холодной синей комнате, блуждает в поисках прощения и глотка воды.
Лето, которое не кончалось с того самого дня. Ее бесконечное, вечное лето.
