Таким образом, награда, предлагаемая Потемкиным, состоит из двух частей: собственно за Измаил – памятная настольная медаль; за всю же кампанию 1790 г., особенно же за быстрый поход на соединение с принцем Кобургским, устрашивший великого визиря и удержавший от переправы через Дунай, должна быть награда другая: чин либо гвардии подполковника, либо генерал-адъютанта.
Что, собственно говоря, есть памятная настольная медаль и как часто ею награждались? Скажем сразу – считаные разы. Граф Алексей Григорьевич Орлов за победу при Чесме, граф Петр Александрович Румянцев в первую годовщину Кючук-Кайнарджийского мирного договора, князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический за взятие Очакова и вот теперь он, граф Александр Васильевич Суворов-Рымникский, за взятие Измаила. Таким образом, награда эта ставила нашего героя в один ряд с двумя фельдмаршалами, с графом А. Г. Орловым-Чесменским, чье «особенное» положение в глазах Екатерины II было первым двум под стать. Все четверо удостоились на римский манер (вспомните Публия Корнелия Сципиона-Африканского) почетного увеличения фамилии за достославные подвиги, вписавшие их имена в память потомства. У графа Орлова и князя Потемкина пожалование памятной медалью сопровождалось награждением орденом Св. великомученика и победоносца Георгия I степени, но у Суворова эта высокая награда уже была. Так что награждение памятной настольной золотой медалью вводило его в узкий круг виднейших русских полководцев, столь высоко вознесенных государыней. Нелишним будет отметить, что при жизни подобной награды не удостоился после Суворова ни один русский полководец. Были памятные медали к различного рода юбилеям служебной деятельности, но это уже награды совсем иного рода.
Но если с золотой медалью теперь все нам понятно, то как же оценивать звание подполковника лейб-гвардии? В начале нашего повествования мы говорили, что старший из штаб-офицеров любого из полков лейб-гвардии во времена императрицы Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны являлся в административном отношении чем-то вроде заместителя государыни в командовании полком совместно с полковым штабом, состоявшим из еще двух штаб-офицеров, обычно младше его в чине на одну ступень. При императрице Екатерине II произошло некоторое смещение акцентов: полковой штаб теперь возглавлял не подполковник, а премьер-майор. Звание же подполковника становится исключительно почетным знаком очень высокого отличия для выдающихся полководцев и изредка для государственных деятелей.
Кто же эти люди, столь высоко отмеченные императрицей? Первым был князь Г. Г. Орлов, который стал подполковником лейб-гвардии Конного полка в 1764 г.
[1069] Его фавор и участие в государственном перевороте, возведшем Екатерину II на престол, объясняют столь высокое пожалование. Вторым был граф А. Г. Орлов, брат фаворита. После смерти фельдмаршала графа А. Б. Бутурлина, бывшего подполковником лейб-гвардии Преображенского полка, Алексей Орлов, с 29 июня 1762 г. числившийся в полку в чине секунд-майора, был пожалован в подполковники
[1070]. Третьим стал Г. А. Потемкин: в марте 1774 г. он был пожалован в подполковники лейб-гвардии Преображенского полка. Граф А. Г. Орлов в это время находился за границей, а вернувшись в конце 1775 г., 2 декабря вышел в отставку
[1071]. Так Г. А. Потемкин остался единственным подполковником в 1-м полку гвардии. Четвертым получил это высокое отличие князь Н. В. Репнин, известный уже нам недоброжелатель Суворова. Он получил чин подполковника лейб-гвардии Измайловского полка в 1774 г. за активное участие в заключении Кючук-Кайнарджий-ского мира с Турцией
[1072]. Пятым этим чином был награжден Н. И. Салтыков. Опытный царедворец и ловкий дипломат, он состоял при цесаревиче Павле Петровиче, а с 1783 г. назначен воспитателем князей Александра и Константина. Тогда-то и стал он подполковником лейб-гвардии Семеновского полка, одновременно был вице-президентом Военной коллегии
[1073]. Шестым этого отличия удостоился граф П. А. Румянцев-Задунайский. Уже будучи генерал-фельдмаршалом, единственный из вышеперечисленных сановников, он стал подполковником лейб-гвардии Конного полка в 1784 г. И вот теперь в число этих виднейших вельмож 5 марта 1791 г. волей императрицы был включен и Александр Васильевич Суворов, который стал подполковником лейб-гвардии Преображенского полка, то есть младшим коллегой самого Потемкина. Несомненно, что таким образом государыня отличила его и перед Репниным, и перед Н. И. Салтыковым. Так как Г. Г. Орлова уже не было в живых, а А. Г. Орлов, как мы видели, с 1775 г. находился в отставке, то Суворов являлся пятым среди наличных подполковников гвардии. Позже император Павел I совершенно иначе организовал командование гвардейскими войсками, но чины подполковников лейб-гвардии за А. В. Суворовым, Н. И. Салтыковым и Н. В. Репниным сохранил.
Итак, подводя итоги награждения Суворова за взятие Измаила и вообще за участие его в кампании 1790 г., можно сказать, что формального повода жаловаться у полководца просто не могло быть: он получил два высочайших пожалования, а кроме того, и дочь его, несмотря на столь юный возраст, стала фрейлиной самой императрицы. Жаловаться было ему не на что. И все-таки он жаловался, он был недоволен.
Весной 1791 г. полководец совершил две крупные ошибки, за которые и поплатился, будучи на три года отлучен от того, что составляло самый смысл его существования, – от боевой военной службы. Однако по порядку. Во-первых, в ложное положение поставил он себя, открыто пожелав взять Наташу из Зимнего дворца. 28 марта, то есть через три дня после награждения за Измаил, он написал Потемкину:
«Вашу Светлость осмеливаюсь утруждать о моей дочери в напоминовании увольнения в Москву к ее тетке К[нягине] Горчаковой года на два. Милостивый Государь, прибегаю под Ваше покровительство о низпослании мне сей Высочайшей милости. Лично не могу я себя представить Вашей Светлости по известной моей болезни…»
[1074]
По обычаям того времени просить отпустить дочь, взятую фрейлиной к самой императрице, через 25 дней после оказания такой милости – дерзость и неблагодарность. Это чуть ли не публичное обвинение самодержице в том, что ее двор и она сама погрязли в безнравственности. Такого не прощают. Во всяком случае, долго не прощают. Но Суворов с его резко обостренным чувством чести, с его до конца не зажившей душевной раной, нанесенной изменами жены, с его всегда повышенной нервной возбудимостью и мнительностью находился чуть ли не в маниакальном исступлении, ужасаясь, что дочь его может быть так или иначе развращена в атмосфере двора.
Дело дошло до того, что ему стали сниться на эту тему сущие фантасмагории, так он боялся за дочь. Одну из них он 20 июля поведал в письме своему «племяннику» Д. И. Хвостову, женатому на суворовской племяннице княжне Аграфене Ивановне Горчаковой и ставшему через это доверенным лицом военачальника:
