Что наговорил Суворов Зубову – остается только догадываться. Самое ужасное было в том, что интриганы использовали его слова как свидетельство человека беспристрастного, человека из лагеря князя Таврического и, значит, такого человека, чьим словам можно безоговорочно верить. Ибо раз уж Суворов обличает Потемкина, значит, так все и есть. Как обидно за такое ослепление 62-летнего великого полководца! И перед кем – перед пустым, эгоистичным, слащавым придворным куртизаном, оказавшимся впоследствии способным только запутать все государственные дела, ему доверенные, а потом участвовать в свержении и убийстве императора, ему поверившего и простившего.
Увы, это письмо подкрепляется свидетельством в «Записках» Г. Р. Державина, который в ту пору, постоянно вращаясь при дворе, внимательно наблюдал за разворачивающимися в апреле 1791 г. событиями:
«Надобно знать, что в сие время
[1099] крылося какое-то тайное в сердце императрицы подозрение против сего фельдмаршала
[1100], по истинным [ли] политическим каким, замеченным от двора причинам, или по недоброжелательству Зубова, как носился слух тогда, что князь, приехав из армии, сказал своим приближенным, что он нездоров и едет в Петербург зубы дергать. Сие дошло до молодого вельможи и подкреплено было, сколь известно, разными внушениями истинного сокрушителя Измаила, приехавшего тогда из армии. Великий Суворов, – но, как человек со слабостями, из честолюбия ли, или зависти, или из истинной ревности к благу отечества, но только приметно было, что шел тайно против неискусного своего фельдмаршала, которому, со всем своим искусством, должен был единственно по воле самодержавной власти повиноваться»
[1101].
Сегодня, конечно, мы знаем, что Потемкин был как раз искусный военный и политический руководитель. Но такова уж сила пущенной когда-то его врагами клеветы, что, «освещенная» громадой прошедшего времени, многим она и сегодня представляется правдой. А Суворов, как видно, был настолько неискусен в деле тайных происков, что очень быстро был «дешифрован» и за нравственную слабость понес тут же наказание. Тем более он принял сторону врагов Потемкина, а значит, и Екатерины II, как раз в тот момент, когда его патрон прилагал огромные усилия, чтобы не допустить новой войны теперь уже с Англией, а значит, и с Пруссией. Об этих усилиях писал А. В. Храповицкий:
«<…> март.
15 – Безпокойство относительно Пруссии давно уже продолжается.
17 – Захар Зотов
[1102] из разговора с Князем узнал, что упрямясь ни чьих советов не слушают. Он намерен браниться. Плачет с досады, не хочет снизойти и переписаться с Королем Прусским. Князь сердит на Мамонова
[1103], зачем, обещав, его не дождался и оставил свое место глупым образом.
22 – Нездоровы, лежат; спазмы и сильное колотье с занятием духа. Князь советует лечиться; не хотят, полагаясь на натуру…»
[1104]
Как мы видим, притязания Пруссии на посредничество между Россией и Турцией и начавшиеся вооружения прусской армии были предлогом большого беспокойства для Екатерины II и князя Таврического. Но он, трезво оценивая ситуацию, стоял за компромисс, а императрице гордость мешает вступить в переписку первой с каким-то там Фридрихом-Вильгельмом II, который явно не чета Фридриху Великому. А тут еще и через А. М. Дмитриева-Мамонова не воздействуешь: на месте его – чужой ставленник П. А. Зубов. Императрица же от досады стала нездорова и доктора звать не желает, ибо не хочет «уронить» себя тем в глазах молодого фаворита. Узел противоречий затягивается. Награждения измаильских героев несколько разряжают атмосферу, и настроение государыни улучшается, но ненадолго. Дадим снова слово А. В. Храповицкому:
«7 и 8 апреля. Разные перебежки. Досада. Упрямство доводит до новой войны.
9 – Сказали, что пива и портера не будет; но сего же утра Князь с Графом Безбородком составили какую-то записку для отклонения от войны. – Князь был ввечеру у Государыни, а оттуда пошел на исповедь.
10 – В день омовения ног Князь в большой придворной церкви приобщался с ПТШ
[1105] вместе.
15 – Призван Чичагов; выводит на рейду наши корабли. Разсуждение в Совете, где взять выгодную позицию против Английского флота. – Князь говорил Захару: “Как рекрутам драться с англичанами! Разве не наскучила здесь Шведская пальба?”
17 – Так долго не говоря со мною о делах, сказано с приметным на лице удовольствием, что в Парламенте спорили очень жарко против Питта, о войне с нами. Фокс, Портланд и Девонширская партия за нас. Многие друзья от Питта отстали. Призывали Графа Безбородка, чтоб скорее сообщить графу С. Р. Воронцову все бумаги, до дел с Англиею касающияся, для отдачи оппозиции, ибо Министерство их не открывает, а мы чрез то докажем, что справедливость на стороне нашей. <…>
23 – Говорили, что 6 кораблей уже выведены на рейду Кронштатскую, а те ракальи не придут, но только людей в холод занимают. – Почти сквозь слезы говорили.
26 – Граф Суворов-Рымникский послан смотреть Шведскую границу. Недоверчивость к Шведскому Королю внушил Князь. Говорят, будто для того, чтоб отдалить Суворова от праздника и представления пленных Пашей…»
[1106]
«Май
14 – Приехал Фалькенер из Англии для негоциации о мире: он Секретарь Королевского Совета и партии Питта.
16 – Курьер из Стокгольма с известием о разных требованиях Королевских. Выходит наружу, что Барон Ингельстром, при заключении мира, много лишняго обещал <…>
