Вера: он христианин! Не мешает иной вере. И дети христиане
[1265].
Далее по сему мне судить неможно, при сестрице вы! Более со мной по сему не входите; нежели благоугодно Богу и вам, то с Его вышнею Помощию начинайте: Петр Иванович покажет дорогу, и в свое время откроет Графу Платону Александровичу, от которого вступление зависит, как покончательность, купно с старым отцом юноши. Христос вас благослови…»
[1266]
С литературной точки зрения очень хорош словесный портрет молодого Эльмпта, язык образный и емкий, если бы письмо оканчивалось мнением полководца о вере, то это был бы маленький шедевр. Но, увы, Суворов отдавал себе отчет в том, что живет по законам света и двора, раз дочь его фрейлина, да и сам он зависит целиком от благорасположения государыни. Поэтому заранее заручается содействием фаворита, расположенного не столько к Суворову, сколько к собственной выгоде. Но без него никак нельзя обойтись: только императрица может дать согласие на брак своей фрейлины, а оно во многом будет зависеть от одобрения либо порицания Зубова. В конечном счете так и выйдет. И вполне симпатичный полковник Ф. И. фон Эльмпт после полутора лет всяческих проволочек так и не станет зятем Суворова.
Впрочем, и сам наш герой в желаниях и мнениях был не вполне устойчив. Так, где-то в середине лета он вдруг пишет Хвостову:
«Дивитесь мечте. Ц[аревич] Мириам Грузи[нски]й жених… очень тайно! Курис
[1267] мне сказывал, что он в Петербурге… недостаток – один: они дики – благонравие. Увезет к отцу, Божья воля! Но зависит весьма от отца. Можете открыться П. И. Т[урчанинову] при крайной Таинстве, ибо больше мечта и благовидное разбременение»
[1268].
Конечно, сын царя Картли-Кахетии Ираклия II, служивший в русской армии в 1793 г. в чине генерал-майора, был более завидной партией, чем Эльмпт. Однако мечта так и осталась мечтой неудовлетворенного честолюбия то ли самого нашего героя, то ли Хвостова и родных, но 21 декабря из-под пера его на почтовую бумагу легли горькие строки:
«Наташа – оковы, чего лутче, как их длить? Еще: мудрость их не предавала чести легко. И Ос[ип] Михайлович] в там недалеко постижим. Стихи знает для сензу. Цар[евича] Гр[узинского] нет, кто ж есть. Оковы длятся… Вы не назвали…»
[1269]
Далее идут два абзаца обычных жалоб на недоброжелательства в столице и в том числе впервые серьезный упрек П. А. Зубову. А в конце этого раздела весьма характерная приписка:
«Что написал, лутче б не читать. Сожгите этот вздор, я в грусти»
[1270].
И далее четверостишие, посредственное для французского языка, но искреннее по содержанию и богатству образов. Приводим его в русском подстрочнике:
«Зрите слепого Велизария,
Повергнутого в ничтожество Фридриха,
Великого Колумба, вернувшегося из-за морей
И брошенного в кандалах в темницу»
[1271].
Его боль так велика, что сравниться может лишь с несправедливостью судьбы великого византийского полководца, короля прусского и человека, открывшего Новый Свет. Поэтому и любимая дочь в такую минуту для него своего рода оковы, предающие его честь в руки придворных недругов.
Нервы его, скажем прямо, были расшатаны. Ничего не получалось: ни женитьба дочери, ни оплата заключенных им контрактов с подрядчиками на строительные материалы для возводимых крепостей. Он начинает подозревать недоброжелательство Н. И. Салтыкова и прочих
[1272] и задумывается от стыда уехать из России волонтером на войну против французов
[1273]. Вскоре генерал поручает Хвостову приготовиться продать его деревни, в том числе и новгородские
[1274], чтобы уплатить долг подрядчикам, ибо прослыть бесчестным для него страшнее разорения. Наконец он решается писать прошение к императрице:
«…всеподданейше прошу: Высочайше повелеть меня, по здешней тишине, уволить волонтером к немецким и союзным войскам на сию кампанию с оставлением мне нынешнего содержания из Высокомонаршего милосердия…»
[1275]
Но вместо того чтобы отослать, разрезал его ножом надвое. Взамен этого он отправил такое же прошение фавориту
[1276], поставив тем самым себя в зависимое от Зубова положение. О письме было сообщено императрице, и последовал Указ об оплате из казенных средств контрактов, заключенных Суворовым.
В этот тяжелый момент ищет он спокойствия в размышлениях о любимом военном искусстве. Результатом этого становится обретение самого себя, выразившееся в письме к трехлетнему мальчику, его крестнику, барону Александру Карачаю в далекую Венгрию. На целом полулисте бумаги в самой сжатой форме разворачивает он систему военного воспитания и образования будущего офицера, будучи уверен, что ребенок вырастет и сможет усвоить его наставления:
«Любезный мой крестник Александр! Как военный человек вникай прилежно в сочинения Вобана, Кугорна
[1277], Кюраса, Гюбнера
[1278]. Будь знающ несколько в богословии, физике и нравственной философии. Читай прилежно Евгения, Тюренна, записки Цезаря, Фридриха II
[1279], первые тома истории Роллена и “Мечтания” графа Сакса
[1280]. Языки полезны для словесности. Учись понемногу танцам, верховой езде и фехтованию.
