«Третья же неприятельская колонна при самой сей атаке приняла влево и досталась в жертву саблям левого крыла кавалерии. Бегущие влево по дороге отделившаяся конница истреблена козаками [значительно южнее 1-й и 2-й колонн. – Примеч. авт.] <…> Спасения ищущие ж и собравшиеся в лес были гнаны и сокрушены двумя белорусскими егерскими баталионами
[1386] до самого селения Добрыно, где при генерал-майоре и кавалере Буксгевдене
[1387]Лифляндские егерские два баталиона и четыре орудия полевой артиллерии пресекли путь и поражали бегущих, из которых передние портили за собою мосты и переправы по плотине <…> и тем заградили путь нашей кавалерии гнаться за оставшимся их малым числом, но и вдоль сей плотины от казаков спешенных, конных равно от подоспевших белорусских и Лифляндских егерей гибли и топли большей частью в сказанном болоте <…> Из всего сказанного корпуса по всем сведениям спаслось генералы Сераковский, Понятовский, два офицера и меньше ста пятидесяти нижних чинов»
[1388].
Итак, победа была полная. Мы видим, что Суворов, осуществляя общее руководство сражением, предоставил большую самостоятельность своим подчиненным, которым и воздал в реляции. Об Исленьеве он сказал: «… сей беспримерной храбрости генерал»
[1389]; о Шевиче: «…в сей день толико мужеством прославившийся»
[1390]; о Буксгевдене: «…обещевающий в себе великого генерала»
[1391]; о Потемкине: «…всеместной директор атак! Сей муж великих талантов превзошел себя в сей знаменитый день»
[1392].
Подводя итог сражению, Суворов писал Румянцеву:
«Ее Императорского Величества победоносное войско усугубляет ее высочайшую славу в сей знаменитой день. Нигде так не блистало холодное ружье
[1393], как при Крупчице. Обоего звания войски! так здесь особо кавалерия при ее мужественных офицерах, врубаясь под картечами и сильным ружейным огнем, отличала себя в храбрости, смелости и неустрашимости без уподобления всех предтекших происшествиев. В первой раз по всеподданнейшей моей ее императорскому величеству более 50-ти лет службе сподобился я видеть сокрушение знатного у неприятеля лучшего, исправного, обученного и отчаянно бьющегося корпуса – в поле! на затруднительном местоположении»
[1394].
Обратите внимание: полководец воздает должное обученности и боевым качествам неприятеля.
Реляция была написана 21 сентября, но уже неделю нашего героя занимала судьба корпуса Ферзена, отрезанного на левом берегу Вислы из-за поспешного отступления прусского короля от Варшавы. Самым разумным было бы идти из Бреста на запад к берегу Вислы и обеспечить тем переправу русских войск на правый, восточный, берег. Но у Суворова не было для этого достаточно войск. Он рапортует 16 сентября об этом фельдмаршалу:
«…поелику из Корпуса, здесь при мне обретающегося, не могу я довольной части оставить тут для удержания сего города, малая же подвержена опасности…»
[1395]
Он просит Репнина, чтобы тот приказал подчиненному ему генерал-поручику В. Х. Дерфельдену идти к Бресту, чтобы прикрыть его, перерезать путь, по которому доставляют продовольствие в Варшаву, и распространить посты до границ Пинской губернии:
«Без того же выступить мне нельзя, или в разсуждении отдаленности моей от границ наших обратиться к оным, что учинить без особого повеления Вашего Сиятельства постыдно…»
[1396]
Через два дня он рапортует снова, что ни от проезжающих, ни от шпионов точных сведений о корпусе Ферзена нет. Есть лишь копии его рапортов, полученных от его командующего Репнина, они от 3 сентября и сообщают о больших затруднениях. Что же касается Дерфельдена, то Репнин ограничился приказом ему очистить Гродно и его окрестности от повстанцев, но этого Суворову было мало. И лишь одно князь сделать соизволил: предписал небольшому отряду бригадира Н. И. Дивова идти из Янова к Бресту
[1397]. Через 8 дней, 26 сентября, новый рапорт Задунайскому: о Ферзене только слухи, а о Дерфельдене даже и слухов нет, происходят небольшие стычки казаков с поляками.
27 сентября Суворов пишет Румянцеву письмо, в котором сообщает, что Дерфельден, очевидно, все еще под Гродно, а нужен уже давно здесь, что ответ Репнина на его просьбу таков, что «по ответу надежда и исчезла»
[1398]. Между тем бригадир Дивов ведет всего 800 человек под ружьем, а бригадир И. К. Влодычин возвращается из командировки с полутора тысячами человек, и сил этих мало, а значит:
«Не будучи в довольных силах, не могу я с частию их отважиться на очищение правого берега Вислы для Ферзена, о котором верных слухов нет <…> Тако, сиятельнейший граф! Близ трех недель я недвижим, и можно здесь сказать, что Магарбал [сказал] Ганнибалу: “Ты умеешь побеждать, но не пользоваться победою”. Канна и Бржесць подобие имеют. Время упущено. Приближаются винтер-квартиры, сходно высокому намерению вашего сиятельства…»
[1399]
В последних строках чувствуется нарастающая грусть от невозможности преодолеть обстоятельства. И вот в тот момент, когда, казалось бы, надо заняться сбором продовольствия и готовиться к «отбою», приходит 28 сентября верное известие, что Ферзен наконец переправился и войска его в безопасности. Суворов мгновенно переродился, он пишет короткое письмо Ферзену:
«Вашего превосходительства сближением я чувствительно обрадован. Препоручая себя в вашу дружбу, пребываю и проч…»
[1400].
Он сообщает об этом фельдмаршалу и рассылает распоряжение о расставлении кордонных постов, дабы не допустить прорыва поляков на Украину и войти в соприкосновение с австрийцами. Через три дня до него доходит известие о сражении 29 сентября при Мацеевицах. В критической ситуации возможного объединения корпусов Суворова и Ферзена Тадеуш Костюшко решил атаковать последнего и сорвать тем объединение сил неприятеля. План был хорош, но были ли для этого силы? Тайно покинув Варшаву, он прибыл к войскам Сераковского, восстанавливающего силы после двукратного поражения. Увы, здесь обнаружил польский вождь едва 9 тысяч человек частью рекрутов и косиньеров. У Ферзена же было 18 тысяч И все-таки Костюшко дал сражение 29 сентября (старый стиль) у Мацеевиц, отчаянно сражался, был разбит, ранен казачьей пикой и саблей и пленен. Суворов тут же поздравил Ферзена письмом от 2 октября из Бреста
[1401]. Еще не зная о том, что вождь повстанцев в плену, он предлагает поискать его среди пленных. Одновременно сообщает о своих наблюдениях над польской тактикой:
