«Примечу их ордер-баталии настоящей галло-тактический, фоллардов
[1402](Крупчица, Бржесц
[1403], готовых планов нет, а дни через два сообщу). Правда, здесь были в ретираде. Мои дикости, оного [видя] первый раз, нечто поудивились, но потом [их ордер баталии] более доказался для себя гибельным. В конец еще избирают они для себя ситуации в крепких и тесных местах. Так сокрушен Грабовский от князя Цицианова…»
[1404]
Через сутки, получив подробности о победе при Мацеевицах, полководец в рапорте Румянцеву называет имя командовавшего в этом бою войсками генерал-майора Ф. П. Денисова, главного героя сражения
[1405]. После этого, уже на следующий день, 4 октября, в новом рапорте фельдмаршалу он высказывает дерзкую мысль, которую тут же набрасывает как оперативную идею:
«По происшедшим обстоятельствам, дабы не дать опомнитца неприятелю и достигнуть к цели ее императорского величества, должны мы все наши внимания обратить для полной поверхности над мятежниками и взятия самой Варшавы»
[1406].
Далее он излагает план: оказывается, Суворов уже предписал Ферзену движение и указал маршрут его к Минску-Мазовецкому, сам же решил идти из Бреста к Станиславову, лежащему в четырех милях южнее Минска-Мазовецкого.
«Но как силы сии для решительного и скорого стеснения Варшавы весьма недостаточны, мятежники же, как и бывшие при Бельске, вероятно, распространятца уже далее не будут <…> то необходимо нужным почитаю и корпус генерал-порутчика Дерфельдена придвинуть к Праге
[1407], а потому и для вящей пользы службе ее императорского величества и Отечеству дал я ему <…> повеление, дабы по получении оного немедленно следовал на Гродно, при Буге лежащее, где чрез сию реку и переправу взять и вдоль оной старатца сколько можно собрать судов, канатов и якорей и препровождать ко впадению оной реки в Вислу под надлежащим прекрытием
[1408]. О чем я сообщил господину генерал-аншефу и кавалеру князю Николаю Васильевичу Репнину и просил, дабы в назначенных ему, Дерфельдену, от меня предметах не препятствовал…»
[1409]
Однако из рапорта, написанного позднее в тот же день 4 октября, становится ясно, что Репнин содействовать Суворову не хочет:
«Генерал-порутчик Дерфельден своим томным маршем к Гродне и несамовластным решением поражения неприятеля, кроме стычек, допустил онаго уйти, остановясь тамо в ожидании повеления…»
[1410]
Он ждал приказа от Репнина, но князь не желал его отдавать:
«…почто я опасаюсь, чтоб он не отошел для держания дистанции между Немана и Шары, не разбив неприятеля. В сем отзыве реченной генерал-аншеф
[1411] думал, что я движение[м] вперед, обнажа Бржесц, его закрывал бы, вместо того, что с правого фланга я его открывал. Я ему сообщил, чтоб он в настоящей моей операции соединению ко мне Дерфельдена не препятствовал»
[1412].
По сути, из этих немногих строчек становится ясно, что в первые дни октября столкнулись два совершенно разных способа стратегического мышления. Первый, к которому принадлежал Репнин, исповедует кордонную систему середины XVIII столетия, далеко не безупречную уже в годы Семилетней войны, когда сначала Фридрих II, а вслед за ним фельдмаршал граф П. С. Салтыков и П. А. Румянцев показали и доказали, что кордон может и должен быть только формой, но не сутью группирования войск. Все они никогда не позволяли себе допускать «разбазаривания» основного подвижного ядра войск в тщетном желании контролировать сразу все маршруты передвижения. Собственно, к этому направлению примыкал и Суворов, а также генералы Франции и сам Наполеон, своей деятельностью создавшие второй способ – подвижное группирование войск вокруг главного ядра. Распределение должно быть на таком расстоянии, чтобы в случае необходимости стянуть войска к ядру в течение 1—2-дневных переходов.
К этому и стремится Суворов в эти октябрьские дни. Этого абсолютно не понимает и не принимает Репнин, который заботится о стратегических флангах, как видно из суворовского рапорта. Репнин так и не создал главное ядро своей армии. По этой причине он так боится отпустить от себя Дерфельдена, так боится польских легких отрядов, наводнивших Курляндию.
Ситуация у князя действительно непростая, но выход из нее есть: стремительно двинуться вперед, найти Костюшко и навязать ему сражение, желая победить. Это увеличивает всегда шансы на успех, даже если противник равен или превосходит в силах. Воля к победе увеличивает силы атакующего в разы: проанализируйте ведение Суворовым польской кампании, Итальянские походы Наполеона 1796–1797 гг. и 1800 г., его же январско-февральскую кампанию 1814 г., и вы все поймете. Князь Репнин не может желать этого, ибо распылил силы и боится дерзко наступать, фактически он «методист» в худшем смысле этого термина. Он воспроизводит порочную стратегию австрийцев во время Семилетней войны, кампании 1796–1797 гг. и пр. Этих же принципов придерживаются англичане во Фландрии в 1793 г. и в Голландии в 1799 г., и везде результат только один – поражение.
Но за спиной Репнина в столице стоит Салтыков, который не менее, чем Репнин, недоволен «самоуправствами» Суворова, а может, и более. Ибо образ действий полководца выставляет напоказ убогость салтыковского руководства войной из теплого кабинета президента Военной коллегии. Поэтому-то, отвечая на жалобы Репнина, он пишет сиятельному князю:
«Сообщество Ваше с Суворовым я весьма понимаю, сколько неприятно для Вас быть может, и особливо по весьма авантажному об нем заключению. Предписание его Дерфельдену доказывает, что он ни чем общему порядку не следует, и он приучил всех о себе так думать, ему то и терпят»
[1413].
