«Известно, что я в Камчатку и Японь готов, ежели на то Высочайшая воля, а не клевретская, но различие сих противостояниев никто мне в С[анкт]-П[етер]б[ург]е, ниже что верно по модной диалектике, не объяснил, и Вы ко мне в течение многого времени ничего о том не писали. <…>
Оси[пу] М[ихайлови]чу пособи Бог, я от моего управления не отстану, и без того здешних ни флотов, ни крепостей я видеть не буду. Скоро оставлю мир, а ежели поживу и дело будет, мне они не надобны, пусть ими берет Стамбул К[нязь] Пл[ато]н из своего кабинета…»
[1627]
Выход этому тяжкому состоянию души он, по своему обыкновению, искал лишь в одном, о чем и писал государыне 12 августа в конце обширного отчета о состоянии дел в подвластных ему войсках:
«Карманиольцы
[1628] по знатным их успехам могут простирать свой шаг и на Вислу. Союзной Король Прусский, примирившийся с ними против трактата 1792-го года, для своих выгод им туда, особливо чрез Саксонию, может быть, препятствовать не будет.
Всемилостивейшая Государыня! Я готов с победоносными войсками Вашего Императорского Величества их предварить; турки еще частию спят и прежде полного лета нечего от них ожидать
[1629]»
[1630].
Мысль о необходимости превентивной войны с Францией в последующие дни овладевает его сознанием, и Суворов постоянно обращается к ней, связывая промедление с бездарностью фаворита:
«Ученик (давший себе то звание) К[нязь] П[лато]н не смыслит, лучше бы было дело на меня, в доверенности я не злоупотребителен, не так как сей дитя; хотя ему надлежит быть ближним <…> Пора ему опомнитца не для меня, но для России, в чем бы ему очень пособил г[раф] А. А. Без[бородко], оставя свою застенчивость.
Идет очень худо, медленностью нашей (козел к[нязь] П[латон] с научением не будет лев), пора давно начинать! Уже судят в Москве, по обычаю развратных нравов в больших городах, Россия будет Франциею. Уже король прусской по Варшаве и частию Гнезне хочет быть польским королем, хотя то вовсе ненадежно. Французы не захотят силы в сем короле и лучше дадут ему Саксонию за уступку его польских частей»
[1631].
Получив в тот же день, 29 августа, письмо от Хвостова, фельдмаршал живо откликается на него и снова возвращается к этой же теме. Он дает афористичный и очень глубокий анализ сложившейся ситуации, предлагая все то же ее разрешение:
«…Турецкая ваша война, – нет… А принятца за корень, бить французов… От них она родитца. Когда они будут в Польше, тогда они будут тысяч 200300. Варшавою дали хлыст в руки прусскому королю, – у него тысяч 100. Сочтите турков (благодать божия со Швециею). России выходит иметь до полу-миллиона; ныне же, когда французов искать в немецкой земле, надобно на все сии войны только половину сего. Публика меня посылает с 50–60 000 против французов, вы один молчите
[1632]…»
[1633]
Эти тяжкие, но, по сути, верные размышления на следующий день, 30-го числа, фельдмаршал подытоживает убийственной характеристикой Зубова. Сравнивая его в искусстве «игры», то есть интриги, с де Рибасом и Потемкиным, Суворов пишет:
«…к[нязь] П[лато]н играть не умеет, разве по свойству своему змею за пазуху спрячет…»
[1634]
Итак, наш герой всей душой рвался на большую войну сокрушать французов, ум его охватывал всю сложнейшую обстановку в Европе и звал русские знамена упредить победоносную Республику на Рейне, дабы не отражать потом ее легионы на Висле и Немане. Сохранился интереснейший набросок стратегического характера, записанный тогда же его адъютантом и правителем канцелярии И. О. Курисом
[1635]. Но все это оставалось на бумаге, а в реальности Суворов мог лишь упражнять войска свои в сквозных атаках
[1636] да в изучении вахт-парада
[1637], то есть «Науки побеждать». Время сохранило для нас высокую оценку этих летних маневров в «Записках» Ланжерона:
«Фельдмаршал Суворов, знающий в совершенстве дух своего народа и являющийся действительно наиболее соответствующим этому духу генералом, собирает уже с апреля месяца свою армию, разделяет ее на три или четыре лагеря и заставляет ее проделывать действительно военные маневры: ночные переходы, атаки крепостей, ретраншементов, нечаянное нападение на лагери и т. п. Он смотрит на дело как настоящий полководец, упражняет, закаляет людей, приучает их к огню, вселяет в них смелость и самолюбие и делает их непобедимыми. Полки его армии отличаются, даже в России, своею силою и своим воинственным видом.
Правда, что некоторые из маневров Суворова носят на себе отпечаток отличающей его странности и к тому же они являются настоящими сражениями, в которых кто-нибудь всегда лишается жизни. Я не буду односторонним хвалителем таких маневров и не думаю, что для кавалерии было бы необходимо проходить на всем скаку наполовину сомкнутые ряды пехоты
[1638], но полагаю, что подобные военные подробности безконечно предпочтительнее во всех отношениях печальных марширований повзводно на плац-параде, большею частию бесполезных, в особенности для пехоты, но составляющих истинную прелесть для большинства офицеров, которых единственное достоинство заключается в уменье хорошо управлять вертениями на одной ноге и которые, может быть, и не выказали бы других достоинств при столкновении с неприятелем»
[1639].
