Какое благовоние от цветов Ваших! И каков Ваш контраст.
Не отлагаю, тороплюсь ехать в Кобрин…»
[1685]
Обида и боль ведут его рукой, скрупулезно перечисляет полководец отнятые у него новым уставом права, которыми обладали все командующие армиями, согласно их должности, все те десятилетия, пока он служил. Все те права, которые подчеркивали исключительность их положения, того самого, к которому он так долго стремился, которое он наконец завоевал и которым так недолго пользовался. О, как же это несправедливо! Как обидно ему, поседевшему на ревностной службе, ему, израненному в боях, ему, не знавшему в служении ни единого укора совести, ни единого пятнышка на офицерской чести. Ему осталась лишь одна власть, и он иронично подчеркивает это: власть выйти в отставку по силе Указа о вольности дворянства. Вот оно – подлинное «благовоние» цветов надежды на новое царствование, источавшихся в письмах Хвостова в первые недели.
Через несколько часов все в тот же день, 11 января, Суворов пишет императору:
«Мои многие раны и увечья убеждают вашего императорского величества всеподданнейше просить для исправления от дни в день ослабевающих моих сил о всемилостивейшем увольнении меня в мои здешние кобринские деревни на сей текущий год.
Повергаю себя к освященнейшим вашего императорского величества стопам»
[1686].
Герой наш уходит, но оставляет дверь открытой: о прямой отставке речь не идет, он просится в годичный отпуск, а местом выбирает Кобрин, чтобы на всякий случай быть ближе к своим войскам, если вдруг понадобится. Он знает себе цену и все еще немного надеется, что в Петербурге опомнятся в последний момент. Он равняет себя с Фридрихом II, столь почитаемым Павлом, и «решает» сравнение в свою пользу:
«Государь лутче Штейнвера не видел. Я – лутче Прусского покойного великого короля; я, Милостью Божиею, батальи не проигрывал…»
[1687]
Полководец играет словами: император лучше, чем Штейнвер (прусский капитан, перешедший в 1788 г. в русскую службу в Гатчину), офицеров не видывал, а он, Суворов, лучше Фридриха II. Чувства переполняют его, и в тот же день, 12 января, в новом письме к Хвостову фельдмаршал практически обращается к императору:
«Милосердие покрывает строгость, при строгости надобна милость, иначе строгость тиранство.
Я строг в удержании здоровья [солдат], истинного искусства благонравия; милая солдатская строгость, а за сим общее братство. И во мне строгость по прихотям была бы тиранством.
Гражданские добродетели не заменят бесполезную жестокость в войсках
[1688]»
[1689].
Он целит в самого самодержца – и не только целит, но и пишет об этом. Какая неосторожность! И это в нашей России, где перлюстрация писем была прямой обязанностью почтмейстеров, а смелое слово – прямой уликой для обвинения.
Его письма и записки к Хвостову только отправились с оказией из Тульчина в Петербург, а оттуда, вздымаемая ледяным вихрем мертвящих перемен, устремилась на юг настоящая лютая метель официальных бумаг, грозящая погрести графа Рымникского под собой. 2 января император шлет рескрипт, требуя распустить штаб и офицеров его причислить к полкам
[1690]. Правда, 5 января государь снова зовет его в Москву на коронацию
[1691], но уже 13-го любимец Павла I генерал-адъютант Ростопчин шлет официальное письмо о запрещении увольнять офицеров в отпуск без императорского разрешения
[1692]. Самодержец, явно недовольный тем, что Суворов нарушает новый устав, в тот же день шлет собственноручный рескрипт с выговором за это и с весьма суровой и недвусмысленной «рекомендацией» строго выполнять приказы и знать свое место:
«…Не меньше удивляюсь я, почему вы входите в распределение команд, прося вас предоставить сие мне. Что же касается до рекомендации вашей
[1693], то и сие в мирное время до вас касаться не может, разве в военное время, естли непосредственно под начальством вашим находится будет.
Вообще же рекомендую поступать во всем по уставу…»
[1694]
Стоит ли удивляться, что 19 января император отказывает на просьбу о годичном отпуске
[1695]. Через четыре дня он шлет фельдмаршалу новый выговор за несоблюдение устава
[1696], а в конце весьма многозначительная фраза:
«…Удивляемся, что вы, тот коего мы почитали из первых ко исполнению воли нашей, остаетесь последним; и как достоинство должно поддерживаемо быть времянем, то и надеемся, что вы впредь не доведете нас до сомнения в оном.
Обратите внимание, читатель, что в рескрипте уже нет обычного завершения «пребываю вам доброжелательный». Это верный признак глубокого неудовольствия. Прошло три дня, и 26 января, не дожидаясь ответа на предыдущие выговоры, Павел I шлет один за другим два ничего хорошего не предвещающих рескрипта:
«Господин генерал-фельдмаршал граф Суворов-Рымникский. Донесение ваше получа, немедленно повелел возвратить его к вам, означа непонятные в нем два места. По предписаниям нашим исполнять в точности, не доводя о напоминовении долгу службы…»
[1698]
«Господин фельдмаршал граф Суворов-Рымникский, с получением сего немедленно отправьтесь в Санкт-Петербург.
Суворова отрешили от должности.
