В середине мая 1798 г. флот покинул Тулон и устремился в лазоревые дали Средиземного моря, три недели спустя французские вымпелы увидели с белых бастионов Ла-Валлетту – столицу ордена Св. Иоанна Иерусалимского на острове Мальта. Через три дня орден был упразднен – и его место занял французский гарнизон. Для генерала Бонапарта все было просто и очевидно: Мальта была идеальной позицией в самом центре Средиземноморья, отличная «станция» на пути в Египет, одновременно позволяющая поддерживать связь с Францией, угрожать Сицилии и вообще контролировать все движение по великому внутреннему морю. Одного не пожелал учитывать ум молодого полководца: как отнесется к этому император России. Вернее сказать, он просто решил проигнорировать это обстоятельство. А оно, как вскоре оказалось, стало решающим для последующих событий во всей Европе.
Павел I обладал не только причудливой внешностью, но и не менее странным складом ума. Идеи, которые зарождались, вынашивал император долго, но потом под влиянием внешнего толчка он начинал их стремительно реализовывать. При всем своем консерватизме во взглядах на устройство общества, он был подвержен новым эстетическим влияниям, тем более если они как-то соответствовали его вкусам и общественно-политическим взглядам. Долгие годы устранения от государственной деятельности, опасения потерять права на престол, невозможность ответить на презрение или третирование со стороны фаворитов развили в его душе чувство одиночества в окружающем его мире. Обычно такое восприятие социума присуще подросткам и юношам, которых сама природа в этом возрасте толкает на путь самоутверждения и представляет весь мир сообществом враждебных одинокому герою особей. Меланхоличный юноша считает себя обреченным на непонимание и постоянную борьбу, противопоставляя себя всему свету, он представляет себя героем, рыцарем, носителем высшего духовного идеала, чем и оправдывает отношение к окружающим. У многих это с годами проходит. У некоторых же дела складываются иначе.
Российский император и в 44 года изволил продолжать считать себя рыцарем и даже иногда пытался себя так и вести, что для главы государства и практикующего политика довольно трудное и чаще всего неблагодарное занятие. Мир рыцарства кажется ему прекрасной эпохой, когда в обществе царил внутренне справедливый порядок и подчинение низших сословий высшим опиралось на признание низшими права высших править ими, ибо высшие несут на себе тяжкое бремя ежечасного сохранения покоя и процветания народа, защищая его мечом и платя за дело чести кровью. Однако же, признавал Павел I, с течением столетий дворянство в Западной Европе стало уклоняться от пути рыцарства и предалось погоне за выгодой и наслаждениями, пренебрегая своими обязанностями носителей высшей нравственности и не желая жертвовать собой ради исполнения суровых требований долга. С этой точки зрения революция торжествует вполне справедливо, и кара забывших свой общественный долг закономерна. Но сама по себе революция безбожна и ужасна.
Революция представлялась ему еще большим кошмаром, чем галантно-шутливый, изысканный разврат Людовика XV или покойной маменьки. Но как же бороться с ней? Постепенно император пришел к мысли, что победа в этой борьбе станет возможна, только когда дворянство возродит в себе древние рыцарские добродетели и тем вернет уважение и сочувствие простого народа, и без того страдающего душой под железной пятой богоборческой тирании. И когда в 1797 г. благодаря проискам бесстрашного мальтийского бальи Ю. П. Литты державный орден Св. Иоанна Иерусалимского обратился к императору с просьбой о высочайшем покровительстве поместьям ордена, находившимся в бывшем Великом княжестве Литовском, ставшем теперь частью Российской империи, то призыв ордена был не только услышан, но и благосклонно принят. Павел I не только взял под покровительство поместья в Белоруссии и на Украине, но и простер свою защиту на сам орден, приняв сан его протектора 17 ноября и сообщил об этом всем правительствам Европы, в том числе в Париж.
Отношения же с Директорией уже второй год складывались непросто. При вступлении на престол император заявил, что Россия нуждается в отдыхе и ни с кем воевать далее не собирается. Более того, будучи согласен с канцлером А. А. Безбородко в том, что нынешняя Директория – совсем не то, что двумя годами ранее, император решил заключить мир с Республикой. В Париже были рады такому обороту дел, и в 1797 г. начались переговоры. Но по мере их развития становилось ясно, что взгляд на условия мира у сторон совершенно разный. Павел I считал, что Франция должна оплатить мир возвращением в свои границы 1792 г. Директория же хотела нечто другое: она желала бы сохранить все завоевания Республики, то есть Бельгию, Люксембург, левый берег Рейна в Германской империи, Савойю и Ниццу, отторгнутую у Пьемонта, контроль над дочерними республиками – Батавской (Голландия), Гельветической (Швейцария), Цизальнинской и Транспаданской (Северная Италия) и, кроме того, приобрести мир с Россией. По мере того как это становилось очевидным для российского самодержца, его стремление к миру с Францией стало сменяться все нарастающим раздражением ввиду «нахальства и жадности» Республики. А раздражать императора было опасно.
Одновременно с этими внешнеполитическими заботами в голове Павла I зародились оригинальные мысли относительно ордена Св. Иоанна Иерусалимского: что, если совсем укоренить его в России, преодолеть различия в вероисповедании и привить его высокие крестоносные идеалы нравственному русскому дворянству? Он так и видел, как чудесным образом под благотворным влиянием мальтийских рыцарей русское дворянство стремительно становится неколебимой когортой новых крестоносцев, к нему тянется воспрянувшее духом дворянство других европейских народов и государств, и все вместе несокрушимой стальной лавиной устремляются они на Запад, на берега Морны и Сены, и поражают чудовищного дракона Революции в его логове. А впереди на белом коне он, под незримым покровительством небесного патрона архангела Михаила, которому он уже посвятил строительство будущего замка посреди града Петрова.
Можно представить себе, каким ударом для государя было известие об уничтожении в три дня доблестного ордена безбожным Бонапартом.
Между тем стали приходить известия о поступках французов на Мальте, прямо враждебных России. Еще при занятии острова французский вождь тут же приказал, чтобы русский представитель при Ордене немедленно покинул Мальту. Назначенный же им комендант под страхом казни запретил мальтийцам и жителям Ионических островов какие-либо сношения с Россией. Всякий же корабль под русским флагом он грозил захватить и потопить
[1753]. Это был дерзкий вызов, на который надо было отвечать, чего требовало достоинство России как великой державы.
Косвенно Павел I был причастен к германским делам уже с марта 1798 г., когда Пруссия и Австрийская империя поссорились на общеимперском конгрессе германских представителей и Франции в Раштатте из-за вопроса о компенсациях за потерянные на левом берегу Рейна владения. Обратились они к русскому посредничеству, опираясь на дух и букву Тешинского трактата 1779 г., делавшего Россию гарантом незыблемости границ Германской империи. Согласие на посредничество было дано, вести переговоры в Берлине был отправлен все тот же Н. В. Репнин, который 19 лет назад уже заключал Тешинский договор. Было это в начале апреля, то есть до захвата Мальты. Поэтому и инструкции были даны ему умеренные: примирить Берлин и Вену и склонить их к оборонительному союзу с Россией. Воевать с Францией Павел собирался, только «…когда буйство их простерлось бы на прямые против Нас действия оружием, или возмущением новых Наших подданных
[1754], или на овладение городами ганзеатическими
[1755] и северной частью Германии»
[1756].
