«Сейчас получил Я, Граф Александр Васильевич, известие о настоятельном желании венского двора, чтоб вы предводительствовали армиями его в Италии, куда и Мой корпус Розенберга и Германа идут. И так по сему и при теперешних европейских обстоятельствах долгом почитаю не только от своего лица, но и от лица других предложить вам взять дело и команду на себя и прибыть сюда для отъезду в Вену.
За тем есм вашим благосклонным
Свершилось! 6 февраля 1794 г. гром колокольчиков курьерской тройки разбудил мирно почивавшее Кончанское. Толбухина ввели к старику, одетому по-домашнему и опирающемуся на палку из какого-то диковинного дерева. Отрапортовав, полковник протянул кончанскому помещику большой четырехугольный из казенной прочной бумаги конверт с пятью красными сургучными печатями. Тот сломал их побелевшими пальцами, достал лист бумаги и начал про себя читать. По мере того как написанное осознавалось, лицо старца стало меняться: оно светлело, на щеках проступил румянец, спина его разогнулась, глаза заблестели, на губах появилась улыбка. Никакого старика не было и в помине: перед адъютантом императора стоял сухонький, жилистый, напряженный, как готовая раскрыться пружина, генерал-фельдмаршал граф Суворов-Рымникский. Он легко подошел к столу, написав на листе всего одну строчку, сложив бумагу пополам, протянул ее Толбухину. Там был ответ, но это писал уже не «всеподданейший богомолец», а прежний победоносный покоритель Измаила:
«Тотчас упаду к стопам Вашего Императорского Величества»
[1776].
Тут же дал он распоряжение находившемуся при нем верному Ф. Т. Матушинскому:
«Матушинскому приказ! Час собираться другой отправляться. Поездка четырьмя товарищами, я в повозке, а они в санях. Лошадей надобно 18, а не 24. Взять в дорогу денег 250 руб. Егорке бежать к старосте Фомке и сказать, чтобы такую сумму поверил, потому что я еду не на шутку; да я же тут служил за дьяка и пел басом, а теперь буду петь Марсом!»
[1777]
Кто это сказал, что в 69 лет жизнь уже прожита? Нет, господа, на семидесятом году она только начинается!
Однако не торопитесь радоваться за Суворова, скачущего в столицу: император Павел I хотя и вызвал его, но не вполне доверял самостоятельному характеру полководца. Мелочная натура самодержца была по самой природе своей враждебна внезапным озарениям суворовского гения. Павлу было «неуютно» при одной мысли, что фельдмаршал, получив командование, начнет воевать не по уставу, а по «страсти». Слепая вера, что «солдат есть механизм, артикулом предусмотренный», внушала ему, что и все люди, даже сановники и полководцы, – всего лишь механизмы, хотя последние, может быть, и сложные. А раз так, значит, должен быть механик, который «заводит» их, сообразуясь только со своей волей. Таковым почитал император себя и был уверен, что каждое утро, начиная управлять посредством указов и рескриптов, он дает ход сложному механизму России. Если же этого не станет, то сложнейшая «махина», попав в руки капризного «ребенка», попросту сломается.
Пока Суворов тут, в столице, присмотр над ним возможен, а там, в Италии, как быть? Император решает приставить к Суворову верного человека, военачальника честного, исполнительного, не увлекающегося; человека, конечно, храброго, но дисциплинированного. И поэтому тут же пишет генерал-лейтенанту И. И. Герману, чей корпус только что подчинил фельдмаршалу:
«Венский Двор просил Меня, чтобы начальство над союзными войсками в Италии вверить фельдмаршалу графу Суворову. Я послал за ним; но предваряю вас, что если он примет начальство, то вы должны будете, во все время его командования, иметь наблюдение за его предприятиями, которые могли бы повести ко вреду войск и общего дела, когда будет он слишком увлекаться своим воображением, заставляющим его иногда забывать все на свете. И так, хотя он по своей старости уже и не годится в Телемаки, тем не менее однакоже, вы будете Ментором, коего советы и мнения должны умерить порывы и отвагу воина, поседевшего под лаврами…»
[1778]
Ответ генерала Германа вполне характеризует его и как человека, и как военного:
«Уважая лета фельдмаршала Суворова, блеск его побед, счастие
[1779], постоянно сопровождающее все предприятия его, я употреблю все силы чтобы примениться к гению этого старого воина. Относительно образа войны <…> мы оба с ним, конечно, имеем сходные мнения
[1780]: вообще в бою он любит глубокий строй; и я так же предпочитаю это построение, с тем однако же различием, что по моему мнению, оно должно быть приспособлено к параллельному боевому порядку, для уменьшения вреда, наносимого неприятельскою артиллериею
[1781]. Что же касается до направления маршей и лагерного расположения войск, то я, по своему званию генерал-квартирмейстера армии, могу вполне заведовать этой важной частию, от которой часто зависит успех целой кампании
[1782]…»
[1783]
При таких взглядах на себя и свою должность Герман рисковал, когда дойдет до кампании, вступить в серьезный конфликт с Суворовым. К счастью, судьба решила иначе: вскоре он был назначен командовать отдельным корпусом, который должен был действовать вместе с англичанами в Голландии, и с фельдмаршалом уже не встретился. А потерпев вместе с английскими войсками поражение от французов, навсегда погубил свою репутацию.
Между тем Суворов прибыл в Санкт-Петербург, это было 9 февраля 1799 г. Вскорости был он представлен императору. 13 февраля Павел I, являвшийся со 2 ноября (старый стиль) 1798 г. Великим магистром державного ордена Св. Иоанна Иерусалимского, пожаловал полководца званием бальи. В грамоте, данной Суворову, он писал:
