В ознаменование Нашей признательности, в сохранение на вечное время в Пиемонтских летописях памяти толиких подвигов и во изъявление Нашего особенного удовольствия, Мы назначаем храброго фельдмаршала Александра Суворова главнокомандующим Наших армий с достоинством Генерал-Фельдмаршала. Но чтобы ознаменовать более Нашу любовь к нему, согласно мнению Совета Нашего, именованного Фельдмаршала и Главнокомандующего Российско-Австрийских войск и Нашего Генерал-фельдмарша-ла Александра Суворова-Рымникского, на коего возлагаем Мы ордена Наши, а равно на потомков мужеского поколения, жалуем Мы на вечное время, то есть из рода в род, титлом, степению и достоинством Принцев Наших братьев двоюродных и Грандов Нашего Государства с присвоенными им жалованьем, преимуществами, достоинствами и проч. <…>
Дано в Кальяри в 4/23 день июля/июня в лето от Рождества Христова 1799 и в 14 Нашего Царствования. Подписано: Карл Эммануил…»
[2070]
Единственным, кто никак не желал награждать главного русского вождя и его героических сподвижников, был Франц II. Даже когда генерал Край в донесении о капитуляции Мантуи отмечал, что «не может достаточно выразить, сколь доволен службою Императорских Российских войск»
[2071], венский цесарь не проронил ни слова благодарности. Тогда уже и император Павел I в благодарственном рескрипте Суворову по случаю сдачи первейшей крепости Европы написал:
«Хотя вы генерал-фельдцейхмейстера Края и рекомендуете, но я ему ничего не дал, потому что Римский Император трудно признает услуги и воздает за спасение своих земель учителю и предводителю Его войск…»
[2072]
Ну что же, справедливо, но несколько мелочно, ведь генерал Край был хорошим воином. Заканчивался этот рескрипт весьма многозначительной припиской:
«Простите победоносный Мой фельдмаршал, князь Италийский, граф Суворов-Рымникский!»
[2073]
С капитуляцией Мантуи Суворов воспрянул, теперь ничто уже не могло удержать его от давно принятого и подготовленного решения. На другой же день по получении долгожданного известия свое отношение
[2074] к Меласу начал он такими словами:
«Падение Мантуи и увеличенные благодаря этому силы армии не дозволяют никакого дальнейшего отлагательства в предположенном приближении к Ривьере.
Вы можете сами так же хорошо видеть, как и я, выгоды для нас в том случае, если мы выступим туда завтра. <…>
Заклинаю ваше превосходительство приверженностию к его величеству всемилостивейшему монарху нашему и усердием ко всеобщему благу, употребить весь свой опыт и всю силу вашу, чтобы приготовления, необходимые для действия в Ривьере, совершенно окончены были в течение десяти дней. Быстрота – величайшее достоинство, медлительность – грех, непростительный за вредные последствия.
Прошу немедленно и подробно уведомить меня, с каким успехом производятся эти приготовления…»
[2075]
Одновременно Суворов обратился за помощью к уже знаменитому английскому адмиралу Г. Нельсону:
«…я оборачиваю мои виды на другие крепости и главным образом на Генуэзскую Ривьеру, чтобы изгнать оттуда неприятеля.
Пока я буду заниматься подготовкой обеспечения провиантом, совершенно необходимо блокировать неприятеля и помешать доставке для него всякого вида припасов.
На суше все возможности ему отрезаны, есть только [возможность] со стороны моря, где ему нужно пресечь всякий подвоз провианта, который, прежде чем прибыть в Ривьеру, должен пройти по открытому морю. <…> я умоляю его величество короля обеих Сицилий поддержать этот проект маленьким галерным флотом <…> Вследствие этого убедительно прошу ваше высокопревосходительство поддержать также с вашей стороны этот спасительный и точный план, способствующий действительно общему интересу…»
[2076]
Через несколько дней полководец обратился с аналогичным письмом к адмиралу Дж. Сен-Винценту, командовавшему британским флотом на Средиземном море
[2077]. Как видно, наш герой остается преданным идее сотрудничества армии и флота в операциях, протекающих в прибрежной полосе. Это было сформулировано им еще в 1792 г. во время разработки плана войны против Оттоманской Порты. Суворов торопится сам и торопит других. И делает это не зря: во Франции происходят серьезные перемены, грозящие вылиться в переход Итальянской армии в наступление на русско-австрийскую.
Французская Республика переживала тяжелые времена. Власть стремительно деградировала, воровство и коррупция членов Директории, ее министров, политических комиссаров, генералов и чиновников были притчей во языцех. И не только среди якобинцев и роялистов, но и среди простых французов как в Париже, так и в провинции. Власть эту никто не уважал, а терпели по необходимости, ибо трудно было решить, чем ее заменить. В такой обстановке началось в апреле 1799 г. наступление Суворова в Северной Италии. Его победа при Адде совпала с выборами одной третьей Совета пятисот, нижней палаты депутатов парламента. К 18 апреля русско-австрийская армия уже шла к Милану. Вновь избранные депутаты, левые республиканцы, были враждебны Директории, которая с их появлением в рядах Совета пятисот теряла свое зыбкое большинство. Вскоре член Директории Ребелль, согласно жеребьевке, покинул ее ряды. Совет пятисот заменил его Э. Ж. Сиейесом. Это был один из немногих самых известных политических деятелей 1789 г., остававшихся к этому моменту во Франции. Он уцелел, потому что начиная с 1792 г. замолк, стушевался и ушел в тень. И пока лезвие гильотины со свистом отсекало одну за другой выдающиеся над революционной толпой головы, он оставался жив. Он ждал своего часа, и вот этот час настал: 7 июня 1799 г. в «Мониторе»
[2078] было опубликовано правительственное уведомление, что гражданин Сиейес согласился принять пост члена Директории.
Через две недели с его согласия Совет пятисот добился отставки двух других членов Директории: Мерлена (из Дуэ) и Ларевельера-Лепо, верных сотоварищей главного прежде члена Директории Барраса. Их заменили людьми, верными Республике, но политически слабыми, – генералом Муленом и Роже Дюко. Баррас оказался в изоляции, и лидером Директории стал Сиейес. Это произошло 18 июня, то есть спустя 10 дней после победы Суворова при Треббии, весть об этом уже катилась к Парижу
[2079]. Ситуация была грозная:
