«Для произведения в действие нападения на границы Франции чрез Франш-Конте ли или чрез Дофине, которое последнее я всегда предпочитаю, надлежит употребить сто тысяч соединенного из российского, австрийского и других войск»
[2358].
Так 24 декабря писал генералиссимус Павлу I из Праги. Император же по прочтении наложил резолюцию:
«Чтобы исполнил в силу последнеданных ему повелений»
[2359].
Что же касается посылки его собственной армии на Рейн, князь Италийский весьма четко высказался в тот же день в письме Растопчину:
«Так гнали нас из Италии в Швейцарию на предательство и гибель; так ныне на Рейн, где бремя крово[про]лития на одних россиян пасть может.
Его короле[вско]-имп[ераторско]е величество мне своего титла уже не дает, следственно и влияния моего в его войски не будет, распашная ж операция явится гигантическою»
[2360].
Насупили рождественские дни. Армия наша отмечала их среди дружественного ей чешского народа, а сам генералиссимус проводил их в Праге. Он был постоянно окружен иностранными визитерами, спешившими увидеть чудесного русского полководца, ставшего в этот сезон всеевропейской знаменитостью. Победитель при Абукире адмирал Горацио Нельсон прислал письмо, в котором говорил:
«Все восхищаются Вашими великими и достославными подвигами. Это делает и Нельсон. Но он Вас любит за Ваше презрение к богатству. <…> Нынешний день соделал меня самым гордым человеком в Европе: некто, видевший Вас в продолжение несколько лет, сказал мне, что нет двух человек, которые бы наружностью своею (а не ростом, скорее, сложением) и манерами так походили друг на друга, как мы. Мы непременно друг другу с родни»
[2361].
К письму был приложен гравированный портрет адмирала. Суворов 1 января (старый стиль) 1800 г. ответил английскому герою:
«Любезный мой барон и брат!!
Если чья-либо память мне дорога, то конечно память такого первостатейного адмирала, как Вы. Глядя на Ваш портрет, я действительно нашел между нами некоторое сходство. Можно, следовательно, сказать, что великие умы сходятся и так, можно будет сказать, что мы сошлись мыслями. Я от этого вдвойне счастлив, а еще пуще от того, что и характером с Вами сходен»
[2362].
Именно в эти январские дни был написан последний прижизненный портрет нашего героя. Саксонский курфюрст, желая иметь портрет русского витязя, прислал из Дрездена своего придворного художника И. Г. Шмидта. Автор этот хорошо известен тонкой правдивостью своих произведений. Немецкий живописец использовал пастель – технику чрезвычайно хрупкую, но позволяющую передать всю жизненную правду и внутреннюю силу того, кто запечатлен на портрете. Хорошее цветное воспроизведение этого образа Суворова и сейчас стоит на моем рабочем столе. Восьмиугольник, где на теплом коричневатом, цвета корицы с шоколадом, фоне изображен погрудно он. Даже белый цвет австрийского мундира не скрывает худощавость, хрупкость фигуры генералиссимуса.
Через пять месяцев полководца не станет, однако в те дни еще ничто не предвещало беды. Суворов казался веселым и даже беззаботным. Настали святки, и он, всегда любивший их веселую кутерьму, устраивал обычные забавы, вовлекая в нее и офицеров своего штаба, и пражскую аристократию: играли в жмурки, в жгуты и фанты, особенно любил вождь вождей русские хороводные песни, пел сам и проказничал, заставляя петь по-русски чопорных немецких дам. Он добился, что и посланец гофкригсрата Бельгард, и английский посол Минто, и немецкие графы и бароны танцевали, а он постоянно переменял фигуры танцев, путал игры и от души смеялся поднятой им кутерьме.
Император прислал ему сердечный привет в рескрипте:
«Поздравляю Вас, Князь, с новым годом, и желая его вам благополучно зову вас к себе. Не Мне тебя, герой, награждать; ты выше мер Моих; но Мне чувствовать сие и ценить в сердце, отдавая тебе должное. Благосклонный Павел»
[2363].
Баварский курфюрст Максимилиан Иосиф наградил его орденом Св. Губерта – старейшей из баварских наград. Австрийский император же, чья рука с трудом разжималась для награждения русских защитников его державы, словно очнувшись, 12 октября 1799 г. пожаловал Суворову большой крест военного ордена Марии-Терезии
[2364], что, конечно же, было крайне мало за освобождение Милана и трехкратные победы над французами. Теперь же, скрепя сердце, ибо был феноменально скареден, оставил за полководцем до конца его дней звание австрийского фельдмаршала и жалованье в 12 тысяч гульденов в год. Не столь уж и дорого оценил он заслуги русского героя.
Думается, что гораздо приятнее было получить ему письмо от своего давнего поклонника и боевого соратника принца Кобургского. Старый друг хоть и не был великим воином, но был порядочным человеком и писал от чистого сердца:
«Соболезную о горестной участи Германии, взирающей ныне на разлуку столь достойных императорских армий, предназначенных по самой натуре для действий за взаимные выгоды. Господи! прости виновнику сего!»
[2365]
Письмо это доставил генералиссимусу великий князь Константин Павлович, ездивший в ноябре в Кобург увидеться с родителями жены. Этой поездке обязаны мы интереснейшим воспоминанием о беседе с Суворовым: Комаровский, адъютант великого князя, был послан к полководцу спросить разрешения для своего шефа отлучиться в Кобург. Суворов любезно принял молодого офицера, отлично показавшего себя в Италии и Швейцарии, разрешение, естественно, тут же дал, а потом:
«…показал мне стул, стоящий подле стола, а сам сел на канапе против меня, и облокотясь локтями на стол, закрыл глаза и сказал мне:
– Садись, слушай и перескажи его высочеству, что я буду говорить. – Князь начал свой разговор о тогдашней политике всех дворов. Говоря об Англии, он сказал: сия держава старается поддерживать только вражду против Франции всех прочих государств, дабы не дать ей усилиться, ибо одна Франция может соперничествовать с Англиею на морях; политика ее лукава. В доказательство тому князь Суворов привел, что английское министерство, завидуя успехам нашей армии в Италии, домогалось и интриговало, чтобы оная послана была в Швейцарию, где, по малолюдству своему, армия наша могла погибнуть. Сверх того, английский флот, блокировавший Геную, допустил французскому гарнизону, там находящемуся, морем получить и секурс
[2366]и продовольствие. – Австрийская политика, – продолжал он, – самая вероломная и управляемая врагом своего отечества Тугутом, который вместо того, чтобы действовать на защиту лишенных престола королей, своих союзников, вздумал делать приобретения из завоеванных нами у неприятеля городов и провинций. Гофкригсрат, мой злейший неприятель, предписал мимо меня генералу Меласу на всяком взятом нами у неприятеля городе выставлять австрийский императорский герб, но я ему воспротивился. Один наш император поступает, как прилично высокому союзнику, безо всяких видов корысти и из единого похвального подвига, чтобы восстановить и храм Божий и престолы царей. Сию монаршую волю мы, кажется, сколько могли, исполнили. Я сделался стар и слаб, – присовокупил он, – и одной прошу милости у всемилостивейшего государя моего, чтобы отпустил меня домой. Мы увидим, что будет с австрийцами, когда бич их Бонапарте возвратится в Европу.
