На следующий день, 14 мая, он поздравляет графа Салтыкова с производством в следующий чин:
«Но, праведно, утешение мое гораздо превозходнее, слыша, что Ваше Сиятельство Генерал-Аншеф. Осмеливаюсь, Ваше Сиятельство, с сим поздравить. Уповаю, что Ваших милостей ко мне и впредь отменять не изволите. А будьте ж войском так любимы, как Ваш родитель! Будьте так для Отечества добродетельны и снизходительны до верных его деток…»
[239]
Через пять недель в письме своему петербургскому другу А. И. Набокову, советнику канцелярии Государственной коллегии иностранных дел, Суворов снова поднимает тему о награждении:
«…Милости Гр[афа] З[ахара] Григорьевича] ко мне выше мер. Хорошо, коли б изволил меня повысить во 2-й класс св. Геор[гия], с помощью Бога я бы то Его Сият[ельству] и вперед с лихвою отслужил…»
[240]
Очевидно, в тот же день полководец отправил письмо и самому вице-президенту Военной коллегии графу З. Г. Чернышеву:
«Боже продолжи в целости здравие Ваше! Когда же меня повысить соизволите в Геор[ия] 2-й кл[асс]. Вашему Высо[ко]гр[афскому] Сият[ельству] клянусь, что я на всю кампанию удовольствован буду, хотя бы еще полдюжины раз мне подратца случилось»
[241].
Более писем с просьбой о награждении за первый рейд на Туртукай Суворову уже писать не пришлось – 30 июля 1773 г. по именному высочайшему указу он получил желанную награду.
Не спешите, мой читатель, осуждать полководца за то, что он столь настойчиво выпрашивает себе награду, да еще и откровенно льстит своему начальству. Такова практика взаимоотношений подчиненного и начальства в XVIII в., да и не только в нем. Очевидность подвига вовсе не означала очевидности награды. Наоборот, чаще вознаграждалась не заслуга, а близость к тому, от кого награды зависели; вознаграждались не способности, а высокое происхождение, сильные и тесные связи в аристократической среде и при дворе. Хорошо вознаграждались угодничество и раболепие. Тот же граф И. П. Салтыков, будучи камер-юнкером двора, за победу своего отца при Кунерсдорфе в 19 лет стал полковником, а на следующий год был выпущен в армию бригадиром, и это в 20 лет от роду. Тот же Суворов стал бригадиром в 39 лет, имея за плечами опыт Семилетней войны. Граф Я. А. Брюс благодаря своим придворным связям в 26 лет из поручика гвардии был произведен в полковники, Суворов же стал полковником в 37 лет. Эти и многие другие подобные же карьерные успехи, происходившие у него на глазах, выучили нашего героя при необходимости льстить сановной бездарности, волею судеб начальствовавшей над ним, ради того, чтобы и его собственное мужество и талант не остались безвозмездны, как говорили тогда. Обращение же к главе Военного ведомства с просьбой о награде, хоть и заслуженной, было тогда вообще делом само собой разумеющимся и никак не считающимся унизительным. Что же делать? С волками жить – по-волчьи выть.
Напоследок надо заметить, что, конечно же, победа под Туртуками – дело замечательное, но Св. Георгий 2-го класса, пусть даже за такую победу, для генерал-майора, командира небольшого отряда, – награда, превышающая и звание, и должность. Думается, Суворов это хорошо знал, но все-таки просил именно ее, надеясь, очевидно, что не задержится и производство в генерал-поручики, и повышение в должности. Справедливости ради отметим, что, получив желанный большой белый георгиевский крест и звезду его на грудь, он обошел своего «шефа» графа И. П. Салтыкова, не имевшего пока этой награды, несмотря на чин и придворные связи. Однако вернемся на берега Дуная.
Главная армия вскоре перешла на болгарский берег и двинулась осаждать Силистрию, без взятия которой ни о каком захвате Шумлы не могло быть и речи. Суворов в конце мая просил у Салтыкова взять и его в этот поход, но был оставлен в Негоешти. Меж тем его рейд через Дунай 10 мая растревожил осиное гнездо: с 17 мая из реляций нашего генерала видно, что в туртукайские руины стали прибывать турецкие войска и снова возводить укрепления, а 22 мая турки атаковали казачий форпост в устье реки Аржише
[242]. Через пять дней в рапорте графу Салтыкову Суворов пишет о необходимости новой экспедиции на Туртукай и просит усилить его отряд пехотой, столь необходимой для атаки этих высот:
«А хотя перед сим туртукайская экспедиция и удачлива была, но сие воспоследовать могло как от храбрости солдат, но не меньше и от неожиданного <…> нападения; теперь же сколько они осторожны, извольте приметить <…> осмеливаюсь донесть, что без прибавления пехоты на таковой поиск решиться сумнительным считаю выигрышем»
[243].
Пехоты он не получил, а 4 июня турки снова переправились на валашский берег силами до 300 человек с одной пушкой, но были отражены им
[244]. После этого 5 июня Суворов получил приказ выдвигаться к Дунаю, хотя подкреплений так и не прислали. Уже болевший лихорадкой, он донес, что начинает движение
[245]. На следующий день, 6 июня, будучи на месте, начал Суворов подготовку к рейду, но 7-го почувствовал себя так плохо, что, назначив атаку на 8-е, вынужден был отъехать для лечения в Бухарест. И тут случилась неприятность: в его отсутствие в ночь с 7-го на 8 июня отряд пытался переправиться через Дунай, но заметив сильное превосходство турок, командовавшие отрядом участники первого рейда полковники А. Мещерский и П. Батурин повернули назад. Суворов был в отчаянии, считал себя опозоренным, предлагал отозвать оробевших офицеров и повторить рейд с другим командиром:
«Есть еще, граф Иван Петрович, способ, соизвольте на время прислав к нашим молодцам потверже г[енерал]-май[ора], всякий здесь меня моложе, он может ко мне заехать. Я ему дам диспозицию (той нет у рук, что я диктовал в беспамятстве, она хороша). Прикажите ему только смело атаковать»
[246].
Но таких радикальных мер не потребовалось: 14 июня герою нашему стало легче, а 20-го (старый стиль) он уже шлет рапорт о втором рейде на Туртукай. Он состоялся в ночь с 16 на 17 июня (старый стиль), к этому времени силы негоештского отряда были увеличены, равно как и десантная флотилия, перевезти удалось до 2000 человек при двух орудиях, в том числе и кавалерию. И снова генерал продемонстрировал высокое тактическое искусство: подъем на береговую террасу шел вверх по узкому логу, рассекавшему береговой склон, Суворов приказал построить пехоту и спешенных карабинеров в одну общую сомкнутую колонну, взвод из шести шеренг. Голову колонны прикрывали 60 стрелков, а фланги – 200 спешенных казаков и арнаутов, навербованных из местных жителей, все в рассыпном строю. Такое построение было первым случаем в истории военного искусства и в России, и в Западной Европе и имело богатую будущность.
