В Петербурге вопрос о христианах явно увязывался с вопросом о жизнеспособности Крымского ханства. Статс-секретарь государыни по иностранным делам, будущий глава Коллегии иностранных дел А. А. Безбородко уже в конце 1777 г. считал, что надо готовиться к тому, чтобы в будущем поглотить Крым. Н. И. Панин же, руководящий на тот момент коллегией, наоборот, считал, что необходимо сохранить независимое Крымское ханство как протекторат России и буфер между ней и Османской империей. Государыня во время крымского восстания была настроена весьма решительно и жестко, но, как всегда, ждала развития событий. Когда же восстание стало стихать, то и она смягчила свою позицию относительно ближайшего будущего Крыма. Но именно теперь остро встал вопрос о выселении оттуда христиан.
Идея принадлежала Потемкину: спасая христиан из осиного гнезда постоянных смут и мятежей, государыня выступает как защитница православия в глазах всех народов, его исповедующих, в Османской империи, а также христиан иных восточных толков, к которым относились и армяне. Это еще более поднимало ее авторитет, равно как и авторитет России, в их глазах и превращало единоверцев в союзников русских, если вспыхнет новая война с Турцией. Однако же имел он и собственный в этом резон: работящее и зажиточное население, выводимое из Крыма, можно будет расселить в подчиненной ему Новороссии и ускорить ее превращение из девственной степи в плодородную и процветающую область империи. Государыня с удовлетворением поддержала этот «прожект», тем более что вывод христиан лишал хана значительной доли фиксированных доходов, ставя перед проблемой финансового краха, которого можно было избегнуть лишь с помощью северного соседа, а значит, еще больше увеличится его зависимость от России.
Потемкин начал готовить почву для этой грандиозной акции еще в январе 1778 г., но неожиданно натолкнулся на пассивное сопротивление А. А. Прозоровского: тому хватало дел с повстанцами, поэтому прежде, чем взяться за такое многотрудное дело, как переселение христиан, князь стал запрашивать письменное распоряжение от императрицы или же хотя бы от фельдмаршала, своего непосредственного начальника. Но Задунайский тоже ждал официального распоряжения государыни. Тогда-то она и обратилась с высочайшим рескриптом на его имя, в котором среди прочего ему как генерал-губернатору Малороссии поручалось:
«…предохраняя жительствующих в сем полуострове христиан от утеснения и свирепства, которые они по вере своей и преданности к нам от мятежников и самых турков неминуемо претерпеть могут, надлежит и им дать под защитою войск наших безопасное убежище»
[351].
Итак, начало было положено, но кто же выполнит сложнейшее поручение?
Прозоровский, командующий Крымским корпусом, фактически отказался, считая это дело и опасным, и бесперспективным, как это видно из его рапорта Румянцеву от 11 марта (старый стиль) 1778 г.:
«Касательно христиан, о уговоре коих на выход ваше сиятельство предписывать изволите, то к сему в теперешнем положении дел и приступить не можно. <…> И хан никак не согласится на сие, и я почитаю, легче его светлость склонить можно с хорошим определением оставить ханство <…> чем согласится на вывод христиан. <…> Все же сии христиане называются ясырями
[352] ханскими, каковое слово, как вашему сиятельству известно, значит склавов
[353], которые одни теперь только и доход хану давать могут»
[354].
Если ситуацию с выводом христиан он, может быть, описывал и реалистично, но его нежелание исполнять приказание как Румянцева, так и Потемкина, который обратился в начале марта снова к Прозоровскому с предложением приступить к подготовке «вывода», можно расценить как нарушение воинской дисциплины и субординации. Неудивительно, что тогда же князь и был заменен на посту А. В. Суворовым. Таким образом, прибыв с Кубани в Крым, наш герой принимается за наитруднейшую двойную задачу: не допустить турецкого вторжения в Крым и одновременно переселить оттуда христианское население, не вызвав при этом ни войны с Османской империей, ни нового восстания в Крыму. Надо сказать, что с обеими задачами он отлично справился.
Еще до его прибытия делом этим занялись русский резидент при Шахин Герае А. Д. Константинов и митрополит Игнатий, которому отводилась как духовному пастырю роль «главноуговаривающего» крымских христиан. Константинов же брался обеспечить до известного момента секретность подготовки. Суворов по прибытии сразу же взял на себя техническую сторону: заготовку транспорта и провианта, подготовку воинских команд для сопровождения переселенцев, расчет необходимых финансовых средств. И всю эту многосложную работу ведет он в мае-июне параллельно с вытеснением отряда турецких военных кораблей из Ахтиарской бухты. Поистине он проявил чудеса выдержки и организаторских способностей.
Операция была подготовлена так скрытно, что когда на третьей неделе июля секрет подготовки сохранять более было невозможно, так как христиане начали по всему полуострову распродавать свое имущество и открыто готовиться к переселению, то Шахин Герай был поставлен перед фактом и поделать ничего не мог. Да он и не пытался сопротивляться, понимая свое полное бессилие. Единственное, что смог позволить себе потрясенный происходящим хан, в письме Суворову бросить упрек в том, что он такого отношения к себе не заслужил. Полководец вполне резонно не пустился в объяснения с униженным государем, а ответил официальным, сдержанным, но зато собственноручным письмом:
«Всепресветлейшая Императрица Всероссийская, снисходя на просьбы христиан, в Крыму живущих, о избавлении их от предгрозимых бедствий и сущего истребления, которым огорченные во время бывшего мятежа татары мстить им, при случае удобном, явно обещали, по человеколюбию и долгу защиты христианского закона Всемилостивейше соизволяет переселить их в свои границы, надеясь, что Вы, Светлейший Хан, не токмо Высочайшей воле Покровительницы своей прекословить не будете, но и благопоспе-шествовать не оставите, поелику все, что до особы Вашей касается, предохранено и награждено будет. Сему Высочайшему соизволению повинуясь, исполнить я долженствую, протчего же от меня никогда не было, поколику должнейшее почитание и уважение к особе Вашей Светлости всегда храня, есмь с истинным усердием»
[355].
Конечно, сердечности оно не добавило, но расставило все точки над «и». В эти дни (20-е числа июля) забот у него много. Он следит за поведением хана и доносит о нем Потемкину:
«О баталионе пехоты отозвался Светлейший Хан, что ему он ныне не потребен; “что он не далее двух суток на сем месте простоит, а куда поедет, сам еще не знает”
[356]. <…> Слух подтверждается часто произносимый, что он будто намерен отбыть в Санкт-Петербург. В отчаянностях его иногда помрачается дух, иногда и не трезв!..»
[357]
