«Вышний Боже! Что я Вам могу ответить на Ваше письмо <…> Всякого рода одна благодарность мала. Моя – за границей! Нет, жертва самого себя! Остатки последней моей рабской крови не могут отплатить пролитием их на алтарях матери вселенной!
[381] Томящуюся в болезни чреватую
[382] жену, равно мою девчонку, себя – забываю, помня себя только в единственной части – высочайшей службы, где бы она ни была, хоть в бездне океана. Бог да подкрепит мои силы»
[383].
Дорогой читатель, не суди героя нашего строго: он живет, служит и пишет во второй половине XVIII столетия. Так тогда полагалось дышать, чувствовать и изъясняться, особенно перед августейшим престолом и его любимцами. Может быть, он и переусердствовал, но слегка; может быть, и лукавит, но самую малость. Прости его, ибо он, так же как и ты, – всего лишь человек.
Глава восьмая
Семейная драма и «маленькая» секретная экспедиция
Итогом вывода христиан из Крыма стало переселение, согласно рапорту Суворова Румянцеву, 31 098 человек обоего пола
[384]. На полуострове воцарилась тишина, войска размещались на зимние квартиры. Командующий издал отдельный приказ о соблюдении гигиенических норм постоя
[385], о строжайшем соблюдении дисциплины и о недопущении нанесения обид татарскому народу
[386]. Надо добавить, что кроме крестьян, торговцев и ремесленников Суворов сумел вывезти из ханства и христианских рабов, выкупив их у хозяев-татар по твердым ценам, чем вызвал недовольство и жалобы на себя со стороны рабовладельцев. Через год счетная комиссия Военной коллегии, подводя итог финансовой стороне переселения, обнаружила перерасход средств на 15 тысяч рублей. По авторитетному мнению С. И. Григорьева, это и были деньги, потраченные на выкуп единоверных невольников
[387]. Полководцу пришлось покрыть недостачу из своих средств:
«По конце крымского дела нашелся я должным хоть за 15 000. Уплата была из моих доходов, и ныне я должен до 5 в Полтаву и еще известных 5000, по которым последним берут терпение на год. М[ежду] тем у меня собирают оброки в работную пору, разоряют родительских крестьян, пр[очие] неустройствы хоть с граблениями, так что, когда отдалюсь, мне иного не останетца, как просить Св[етлейшего] Кн[язя] о определении на имения покойного родителя моего совестного опекуна»
[388].
Таким образом, мы понимаем, что выкуп рабов поставил под угрозу родовое состояние, чего допускать честь дворянина никак не могла, поэтому-то он и просит, чтобы избежать разорения, установить надзор за родовым имуществом и поручить рассмотрение дела дворянскому совестному суду, решавшему спорные дела не по закону, а по совести судей
[389]. И хотя часть долга была зачтена без квитанций, мы имеем все основания согласиться с мнением С. И. Григорьева, что, выкупив христианских рабов из крымского рабства практически за свой счет, Александр Васильевич Суворов совершил «еще один подвиг, гражданский, оставшийся совершенно неизвестный потомкам»
[390].
«Крымские обстояния» принесли в семью его и тяжелые испытания: жена и дочь все эти тревожные месяцы провели рядом с ним. Варвара Ивановна снова была беременна, а много внимания уделять ей он просто физически не мог. На нее же, естественно, легли все заботы о резвой, но еще несмышленой Наташе. Можно представить, какой «несчастной и покинутой» представляла себя гордая московская красавица посреди чуждого ей «дикого» Крыма и «опасных варваров». Кроме того, беременность протекала тяжело, а в довершение всего в августе-сентябре вся семья слегла в горячке. Для женщины на сносях и маленькой девочки все это было особенно опасно. Можно только представить, как она все это переносила. Чувства ее к мужу, и без того не особенно пылкие, должны были охладеть. Он, конечно же, жалел ее, поминал о ней и дочери в своих нервных письмах к П. И. Турчанинову, но для нее этого было слишком мало. В начале сентября 1778 г. семейство отправилось в Полтаву, но он сам поехать не мог: важнейшие дела службы удерживали в Гезлеве, ставшем его ставкой. Кое-как добравшись до Полтавы, супруга его слегла. Надежды на роды в конце ноября
[391]сбылись, но совсем не так, как рассчитывалось: они были преждевременны, и мальчик родился мертвым. Но и теперь приехать он не может: с одной стороны, недовольство им и «придирки» со стороны Румянцева, с другой – надвигающийся на Крым голод и просьбы хана помочь армейскими запасами муки и хлеба
[392], а тут еще бестактные действия командующего Кубанским корпусом генерал-майора В. В. фон Райзера обострили отношения с ногайцами и закубанскими горцами
[393], с трудом Суворовым урегулированные. Лишь 2 января 1779 г. Суворов покинул ханство и на краткий срок отбыл в Малороссию к семье
[394].
Но в Полтаве провел он всего 10 суток:
«Вашего Сиятельства дозволением пользовался я в Полтаве свыше недели и, оставя там мое [семейство] в разстройке и почти кончательной смертельности…»
[395].
Вряд ли супруга, чувствовавшая себя ужасно и физически, и морально после неудачных родов и тяжелой болезни как своей, так и дочери, была обрадована его столь кратким пребыванием. Тот факт, что Румянцев 20 декабря (старый стиль) 1778 г. предписал ее мужу инспектировать южные пограничные линии, вряд ли извинял в глазах ее скорый отъезд Суворова. Сердце ее было окончательно отвращено от него, дух смущен и помрачен. Нужен был утешитель, который «доказал» бы ей, что она по-прежнему женщина, причем привлекательная и желанная. И пока наш герой выполнял служебное поручение фельдмаршала, из Санкт-Петербурга в Полтаву прибыл им же облагодетельствованный племянник – премьер-майор Николай Суворов, привезший благодарность Потемкина и награду от императрицы и ставший вскорости разрушителем его семьи.
