Суворов же, не зная о своем тягостном будущем, снова мчится в кибитке по степным дорогам южной окраины России:
«…посетил через Астрахань – Кизляр – Маздок Астраханскую, уже выстроенную и оселенную линию и по Кубани (где также по укреплениям внутреннее выстроено все) от Павловской крепости через коммуникационные на степь к Азову шанцы, Бердинскою линию возвратился.
На Кубани, Сиятельнейший Граф! точно тихо. Касайский Арслан-Гирей вывел паки несколько российских захваченных. Я с ним виделся в Ставропольской крепости: сих Султанов стараюсь я всемерно содержать в содружестве словом и посредственною мздою. <…> Упорнейшие атукайцы
[396] ныне чрез депутатов аккордуют, в них можно замкнуть и бузадыков
[397]; на абазинцев
[398] жаловаться не можно, посему все закубанские племена укреплениями тамо на покорной ноге. <…> Нагайские и крымские поколения силою укреплениев в узде»
[399].
Он надеялся хотя бы на Пасху вырваться к семье
[400]. Но сейчас прибыл его неблагодарный племянник и привез известие о награде за крымские труды. Это была золотая табакерка с портретом императрицы, украшенная бриллиантами, «за вытеснение турецкого флота из Ахтиарской гавани и от крымских берегов». Суворов тут же послал Потемкину письмо, исполненное самых пламенных благодарностей
[401].
Но и на Святую неделю не смог он вырваться в Полтаву, так как пришлось ходатайствовать перед Потемкиным о христианских переселенцах, с трудом переживших тяжелую зиму на местах временного расселения и остро нуждавшихся в помощи
[402]. Пока он помогает другим, ему бы впору помочь самому себе, но поздно: сведения об измене жены настигают его в Крыму и отравляют самый мозг его. Он оскорблен, он унижен, он хочет разорвать с неверной все узы и в первую очередь узы брака, об этом письма его от 2 и 5 июня и 15 сентября управляющему имениями И. Д. Канищеву
[403]. В этой тяжелейшей душевной муке руководит Суворов выводом своих войск из Крыма, удачно завершая эту операцию к 21 июня (старый стиль) 1779 г. Новое назначение стало известно ему из письма Потемкина от 7 июля (старый стиль). Теперь он поставлен во главе Пограничной дивизии Новороссийской губернии
[404] и состоит в непосредственном подчинении Потемкина.
Казалось бы, теперь Суворов должен быть доволен, но рана в душе не заживает, да он и сам постоянно растравляет ее, жалуясь своим близким о постигшем его позоре. К Потемкину обращается теперь он с просьбой помочь наказать оскорбительницу:
«…постигли меня столь горестные обстоятельства, коих воспоминовение желал бы я скрыть навсегда от света, естли б честь и достояние звания моего не исторгали от меня поминутно их признания. Обезчестен будучи беззаконным и поносным поведением второй половины, молчание было бы знаком моего в том соучастия. Нет тут, Светлейший Князь! недоказательного; иначе совесть моя, никогда не поврежденная, была бы мне в несправедливости изобличителем. Пользуясь же всегда высоким Вашей Светлости покровительством, приемлю смелость к оному прибегнуть и всенижайше просить: удостойте, Светлейший Князь! высокого внимания Вашего, будьте предстателем у Высочайшего престола к изъявлению моей невинности, в справедливое же возмездие виновнице, к освобождению меня в вечность от уз бывшего с нею союза, коего и память имеет уже быть во мне изтреблена, не нахожу иного способа к моему успокоению, и нет посредства к прежнему присоединению; ибо сему преимущественно смерть, яко единый конец моего злоключения, предчесть я долженствую. Жребий мой в благоизволение Вашей Светлости поручая, пребываю с глубочайшим почтением…»
[405]
Это отчаянное письмо, открывающее всю глубину и тяжесть переживаемого им страдания, отправил он в ноябре 1779 г. из Полтавы. Как же должен был мучиться наш герой, если делает столь отчаянный ход: откровенно посвящает сам в свой стыд своего начальника и благодетеля, умоляя его стать ходатаем по столь постыдному семейному делу перед самой государыней. Подав в сентябре прошение о разводе в Славянскую духовную консисторию, он не надеялся на благосклонное решение духовных властей и поэтому прибегнул к столь высокому покровительству. Однако результат его обращения получился совсем не таким, к которому он стремился.
Ответ Потемкина на страстный призыв нашего героя не дошел до нас, но вскоре вызван был он в Санкт-Петербург и уже 8 декабря (старый стиль) присутствовал на званом обеде в Зимнем дворце. Сомнений в том, что государыня была посвящена в просьбу Суворова, у нас нет. Приглашение к высочайшему столу должно было «растормошить» замкнувшегося в своей боли генерала, показать ему, как ценит его императрица. Однако же она вовсе не намерена была «потворствовать» желанию полководца. Она не просто не хотела выносить сор из его «семейной избы», ей желательно было в этой деликатной ситуации выступить примирительницей и соединительницей несчастных супругов. Она мудра и понимает, что если расколовшийся союз будет восстановлен, то ее слава как благотворящей монархини только возрастет. И вот 20 декабря Потемкин личным письмом московскому главнокомандующему князю М. Н. Волконскому, хорошо помнящему Суворова по Пруссии и Польше, просит отправить в северную столицу четырехлетнюю дочь героя – Наташу. Очевидно, тогда и было принято решение поместить девочку в Императорское общество благородных девиц и дать ей лучшее из возможных тогда в России воспитание и образование. Суворову должно было льстить, что государыня берет его тогда единственного ребенка на свое попечение.
Через четыре дня произошло нечто из ряда вон выходящее: 24 декабря Екатерина II во время аудиенции снимает со своего платья бриллиантовую звезду ордена Св. благоверного князя Александра Невского и прикалывает на грудь нашего генерала. Он польщен безмерно, ибо награда высока и почетна: орден с собственной груди в XVIII и XIX в. – это так же, как шуба с царского плеча в XVII столетии: символ высшего благоволения и доверия. Момент для награждения был выбран с глубоким смыслом: наступает рождественский сочельник, звезда Вифлеема вот-вот взойдет на небосклон, и блеск орденских бриллиантов на его груди в тот вечер был ее символом. Все души в наступающую рождественскую ночь примиряются друг с другом и славят Господа, так неужели душа раба божия Александра не примирится с душою «несчастной» Варвары, жены его? Нам видится, как в милостивом взгляде российской Минервы мигает лукавый огонек верной дочери века Просвещения: как это возвышенно и пикантно – с помощью веры примирить обманутого супруга с его ветреной женой. Таково время и его нравы.
