Суворов решил начинать сражение. И. Г. фон Рек вышел из крепости с 1-й линией и мужественно атаковал неприятеля, «которой с неменьшию храбростию защищал упорно свои ложементы»
[594]. Бой был ожесточенный, атаку поддержали легкоконный резерв и казачьи полки, скоро прибыл и Козловский полк, но турецкий флот приблизился и открыл сильный огонь бомбами, ядрами и картечью. Несмотря на это, пехота наша уже взяла 10 ложементов, когда генерал-майор фон Рек был опасно ранен в ногу, убиты и ранены его штаб-офицеры, предводительствовавшие батальонами, вражеский десант все усиливался, и под его напором наша пехота смешалась, начала отступать и потеряла несколько пушек. Дальше произошло то, что всегда было главным достоинством русского солдата. Предоставим слово самому Суворову:
«Позвольте, светлейший князь, донесть: и в нижнем звании бывают герои. Неприятельское корабельное войско, какого я лутче у них не видал, преследовало наших с полным духом; я бился в передних рядах Шлиссельбургского полку: гранодер Степан Новиков, на которого уже сабля была взнесена в близости моей, обратился на своего противника, умертвил его штыком, другого, за ним следующего, застрелил и, бросясь на третьего, – они побежали назад. Следуя храброму примеру Новикова, часть наших погнались за неприятелем на штыках, особливо военными увещеваниями остановил задние ряды сержант Рыловников, которой потом убит»
[595].
Фронт отступивших восстановился, войска возобновили контратаку и отбили несколько ложементов. Было это около 18 часов дня. Эскадра контр-адмирала Мордвинова бездействовала, лишь отчаянный лейтенант Ломбард снова атаковал и согнал несколько вражеских кораблей с позиций. Исправно вела огонь и артиллерия крепости под командой капитана Д. Крупенникова, потопив две канонерские лодки. Меж тем пальба турецкого флота причиняла нашей пехоте большие потери, а турки высаживали новые подкрепления, в этот момент Суворов был легко ранен картечной пулей в левый бок. Турки снова атаковали холодным оружием, и пехота наша отступила в крепость. Тут-то из нее выступили две свежие роты шлиссельбуржцев, резервная рота орловцев, с марша в бой вступил легкий батальон Муромского полка, прибыла, наконец, легкоконная бригада павлоградцев и мариупольцев. Тогда-то отличились донские казаки:
«Орлова полку казак Ефим Турченков, видя турками отвозимую нашу пушку, при ней одного из них сколол и с последуемым за ним казаком Нестором Рекуновым скололи четырех. Казаки сломили варваров. Солнце было низко! Я обновил третий раз сражение»
[596].
Теперь в голове шли свежие части из резерва, их поддерживали легкоконные и казаки. На этот раз турки в ложементах держались слабо, и все 15 линий были взяты:
«Уже была ночь, как они из всех выбиты были, опровержены на угол косы, которой мы одержали; тут вдоль нас стреляли из неприятельского флота паче картечами и частью каркасами
[597] и пробивали наши фланги. Оставалась узкая стрелка косы до мыса сажен сто, мы бросили неприятеля в воду за его эстакад
[598]. Артиллерия наша, руководством капрала Михайлы Борисова, его картечами нещетно перестреляла. Ротмистр Шуханов с легкоконными вел свои атаки по кучам неприятельских трупов, – все орудия у него отбил. Победа совершенная! Поздравляю вашу светлость. Флот неприятельской умолк. Незадолго пред полуночью мы дело кончили, и перед тем я был ранен в левую руку навылет пулею. По объявлению пленных было варваров 5000 отборных морских солдат, из них около 500 спастись могло. В покорности моей 14 их знамен пред вашу светлость представляю»
[599].
В Военной галерее Зимнего дворца среди многочисленных портретов славных генералов Отечественной войны 1812 г. один невольно привлекает внимание к себе: изображен на нем казачий генерал, его шевелюра сильно тронута сединой. Он смотрит на нас из-за плеча, его широкая спина ловко обтянута темно-синим мундиром, в правой руке зажата казачья сабля, занесенная для лихого удара. Это Дмитрий Ефимович Кутейников. В сражении при Кинбурне, когда Суворов был ранен в руку, лихой есаул сорвал с себя шейный «галстук» и перетянул им рану. Большая военная судьба предстояла тогда 23-летнему сыну уже покойного походного атамана Войска Донского, через множество боев и сражений с турками и французами провела она его, пока не оказался его портрет в пантеоне русской военной славы. Осененный памятью о Суворове и кинбурнской битве, смотрит он на нас и по сей день из чреды прочих предводителей войск наших в ту достопамятную пору.
Результатом истребления вражеского десанта стал уход 12 октября 1787 г. турецкого флота не только из лимана, но и из пределов видимости. Наступила тишина
[600].
Победа была замечательная, но из-за пассивности контр-адмирала Н. С. Мордвинова неполная, что Суворов не преминул отметить в письме к своему начальнику в Екатеринослав от 3 октября:
«Флот наш, Светлейший Князь, из Глубокой вдалеке уже виден. О! коли б он, как баталия была, в ту же ночь показался, дешева б была разделка…»
[601]
Зато несколькими строками ниже воздает он хвалу неприятелю:
«Кроме малого числа, все их морские солдаты были на косе против нас, только и тут им мало выигрышу <…> какие же молодцы, Светлейший Князь, с такими еще я не дирался; летят больше на холодное ружье…»
[602]
Последняя фраза – это высшая оценка в устах героя, который хорошо знал цену отваге солдата, бросающегося на вражеские штыки. И через неделю после сражения он не может не отдать должного туркам:
«Посмотри, голубчик, нашу адскую баталию на плане! Непонятно человеческим силам, как к тому приступить можно было! А от варваров какая прекрасная операция и какое прекрасное войско…»
[603]
Так пишет он В. С. Попову. Между тем весть о победе 15 октября достигла Петербурга, статс-секретарь Екатерины II А. В. Храповицкий в дневнике своем 16 октября отмечает:
«С удовольствием сказывали, что с 30-го Сентября на 1-е Октября отбиты Турки от Кинбурна; Суворов два раза ранен и не хотел перевязываться до конца дела; похвалена храбрость его. Турок побито больше 4000»
[604].
