Суворов одновременно с написанием письма, а может быть, и сутками ранее встретился с Дж. П. Джонсом:
«Здесь вчера с Пауль Жонсом увиделись мы, как столетние знакомцы»
[649].
Об этой встрече есть свидетельство и де Рибаса от 24 мая:
«Александр Васильевич принял вчера Поль Джонса с распростертыми руками. Доверие, дружба установлены как с одной, так и с другой стороны. Генерал Суворов написал сейчас и Алексиано письмо, копию которого прилагаю»
[650].
Как видим, тайны из своего послания к обиженному капитану полководец делать не стал. Но одновременно отправил послание ко всем трем морским предводителям, воздействуя на их чувство долга и ответственности:
«Принц, господа Флагманы, Вам вызволять меня из затруднений, в кои Вы меня ввергли, тяжко мне, страшусь потерять столь драгоценные мне милости Князя. Действуйте как знаете, укрепите меня и укрепитесь сами, я в отчаянии. Немедля задержите курьера, сговоритесь и с Рибасом»
[651].
Примечательно, что О. М. де Рибас указан в тексте как ответственное начальствующее лицо. Возможно, уже тогда подразумевалось, что он доверенный представитель Суворова. Таким образом, генерал наш ненавязчиво, но твердо исполняет главную заповедь высшего начальника: сплачивать помощников своих и вести их всех вместе к выполнению общей цели в предстоящей операции.
Эти последние дни мая переполнены волнением и тревогой: он в огромном беспокойстве о безопасности Кинбурна и прямо пишет об этом 31 мая Дж. П. Джонсу, указывая на важность этой позиции:
«Две эскадры – хорошо, но Вам известно, что в нынешних обстоятельствах главное – Кинбурн, тут – дело без недомолвок, тут – наша цель и наша первая забота. Допускаю, что сухопутная армия близится, в ожидании которой мне нечем отвечать противнику!
[652] Сказанного довольно, я солдат, а моряком сроду не был»
[653].
Эти мысли высказал он в тот же день и в письме к Нассау, прося его прислать несколько кораблей из отряда Дж. П. Джонса для прикрытия Кинбурна от возможного артобстрела турецкой эскадры или от высадки десанта. А так как принц не хотел этого, ссылаясь на опасность разделять флот накануне генерального сражения, Суворов указывал, и весьма основательно, что в день возможной атаки турок на Кинбурн ветер может перемениться и помешать оказанию помощи, если принц наконец-то захочет это сделать. Вот почему надо прислать корабли сейчас
[654]. Увы, адмиралы были непреклонны.
И вот посреди сих треволнений он находит урывками время, чтобы написать и отправить два письма любимой дочери. Возможно, предощущение военной опасности обостряет отцовские чувства:
«Любезная Суворочка, здравствуй!
Кланяйся от меня всем сестрицам
[655] <…> Недосуг много писать: около нас 100 корабликов; иной такой большой, как Смольный. Я на них смотрю и купаюсь в Черном море с солдатами. Вода очень студена и так солона, что барашков можно солить. Коли буря, то нас выбрасывает волнами на берег…»
[656]
Это было написано 29 мая, а 2 июня новое письмо:
«Голубушка Суворочка, цалую тебя! Ты меня еще потешила письмом от 30 апреля <…> Коли Бог даст, будем живы, здоровы и увидимся. Рад я с тобою говорить о старых и новых героях, лишь научи меня, чтоб я им последовал. <…> Уж теперь-то, Наташа, какой же у них по ночам в Очакове вой, – собачки поют волками, коровы лают, кошки блеют, козы ревут! Я сплю на косе, она так далеко в море, в лиман [ушла], как гуляю, слышно, что они говорят: они там около нас, очень много, на таких превеликих лодках, – шесты большие, к облакам, полотны на них на версту; видно, как табак курят; песни поют заунывные. На иной лодке их больше, чем у вас во всем Смольном мух, – красненькие, зелененькие, синенькие, серенькие. Ружья у них такие большие, как камера, где ты спишь с сестрицами.
Божие благословение с тобою! Отец твой Александр Суворов»
[657].
Достойно внимания то, как он пытается сочетать рассказ о природе с картинами военных будней, при этом стараясь писать таким языком, который будет понятен девочке, к счастью, не имеющей представления, что такое война. А она отсчитывала последние сутки перед схваткой двух флотов в лимане.
Турецкий капудан-паша был старый морской волк, хорошо помнивший страшный разгром султанского флота в Чесменской бухте, когда он чудом остался жив. Поэтому Гассан-паша не был сторонником войны. Но повеление султана надо выполнять. Прибыв к Очакову и убедившись в малочисленности Лиманской эскадры русских, он решил атаковать ее. В 4 часа утра 7 июня турки начали свой маневр вдоль очаковского берега к правому флангу наших кораблей, пользуясь попутным зюйд-остом. О положении русских в этот момент Суворов донес Потемкину, наблюдая за развитием событий из Кинбурна:
«Парусная и гребная эскадры стоят на полтора пушечных выстрела от турецкой части флота под Очаковом. Ветер зюйд-ост препятствует к дальнейшим операциям. На стрелке Кинбурнской косы учереждена наша батарея на двенадцать орудиев.
Генерал Александр Суворов»
[658].
Был боевой горячий час, и подписываться, как обычно, «Вашей Светлости всенижайший слуга» просто некогда. Около 7 часов утра весь турецкий гребной флот в числе 36 судов пошел в атаку. На правом фланге завязалось сражение, длившееся до полуночи. Благодаря точным и решительным распоряжениям Нассау-Зигена, доказавшего, что он не зря носит на своем белом мундире контр-адмиральское шитье, наш гребной флот одержал победу почти без потерь, а турецкие гребные суда в полном беспорядке устремились к очаковскому берегу, где стояли главные силы турецкого флота, не принимавшие участия в сражении. Переменившийся ветер не дал возможности преследовать отступающего неприятеля до конца, но и без того их потери были значительны: два судна были подорваны нашим артиллерийским огнем, одно от него сгорело, а девятнадцать были повреждены.
