Результат этого авангардного дела был важен не только неприятельскими потерями: пало несколько сот человек; но был поколеблен боевой дух турецкого командования:
«…в ночи от Фокшан главной начальник сераскир Мустафа-паша и при нем Хаджи-Сойтарь двухбунчужной бежали с их надворными»
[792].
Это было хорошим предвестием того, что произошло 21 июля. На рассвете принц Кобургский прибыл к понтонному мосту и начал переправу. Не дожидаясь ее завершения, союзники развернули линию каре и перешли в наступление
[793]. На сохранившемся плане баталии
[794] хорошо видно, что русско-австрийские войска развернуты в две линии каре: 2-я – с захождением в интервалы 1-й; в 1-й – гренадеры и мушкетеры, в 2-й – карабинеры и австрийские шеволежеры, в 3-й – казаки, арнауты и гусары, то есть именно так, как сказано в наставлении на французском языке.
Движение началось около 4 часов утра. Появились турецкие отряды, и на разных пунктах закипели схватки их с нашими легкими войсками, артиллерия наша стреляла редко. Когда к 7 часам утра войска прошли уже 4 версты, противник усилил давление, его всадники стали подъезжать ближе к линиям наступающих. Наши легкие войска ушли за 1-ю и 2-ю линии, турки последовали их примеру (то есть ушли за свои собственные линии), а артиллерия союзников усилила огонь на флангах. Ряды турок расстроились, австрийцы жестоко отбивали их канонадой, изредка переходя на картечь. Генерал-поручик Дерфельден действовал точно так же, он приказал нашим каре обойти вставший перед ними лес вправо, при этом каре сохраняли предписанную дистанцию «подобно исправной экзерции». Центр противник атаковал слабо, заднюю линию союзники не распыляли:
«…в таком препровождении шли мы по телам турецким на 2 вер[стах] более часу, турки со всех сторон отступили и стали пред Фокшанами линиею, конница вправо, а пехота при их земляных укреплениях влево»
[795].
Пока противник отступал, союзники вступили в густой кустарник и шли по нему три версты, никем не тревожимые. В 10 часов утра, видя, что турки начали колебаться, на них из-за линий вперед выехала легкая кавалерия и вступила в перестрелку с наиболее отчаянными турецкими наездниками, проскакивавшими вперед для поднятия духа своих сотоварищей
[796]. Около двух верст оставалось до Фокшан, когда противник вдруг открыл сильную пушечную пальбу из окопов. Тогда, снова как в наставлении, произошла рокировка: конница пропустила вперед пехотные каре, и те «пошли скорым шагом и вошли под выстрелы, потом шли тише, наша артиллерия отвечала реже, молчала или начинала, чтоб питать больше их напрасной огонь»
[797]. То есть союзная артиллерия специально вызывала на себя вражеский огонь, чтоб облегчить наступление союзной пехоты. Но когда осталось до Фокшан не более версты, артиллерия под командованием подполковника А. И. Воейкова усилила огонь и подавила вражеские батареи. Наступил момент решающего удара:
«Потом кавалерия сбила их конные толпы, Кейзер-гусары
[798] врубились в турецкую пехоту и обще часть оной погнали за Фокшанскую черту на 1000 шагов. Под предводительством генерал-поручика Дерфельдена, левого крыла баталионы 2 и 3 гранодерские и оба егерские с частью пехоты цесарской, пошли скорым шагом на атаку их окопов без стрельбы и, в самой близости учиня залпы, одержали оные с великой храбростию»
[799].
Да, это было великолепное зрелище: австрийские гусары, врубающиеся в нестройные массы турецкой пехоты на правом фланге, и бегущий перед ними противник. Под командой отважного Виллима Христофоровича русские и австрийские батальоны на левом крыле беглым шагом идут на турецкие окопы. Шагах в тридцати русские и австрийские каре «взрываются» огнем – и свинцовый ливень обрушивается на неприятеля, а наша пехота устремляется в штыки и занимает земляные апроши. Уцелевшие турки бегут. Один их поток катится вглубь Фокшан в окопы перед монастырем Св. Самуила, другой поворачивает на север и запирается в монастыре Св. Иоанна. Русские облегли монастырь Св. Самуила слева, австрийцы справа, здесь был и сам принц Кобургский. Явились пушки под командой подполковника А. И. Воейкова, и началось: тяжелые ядра крупнокалиберных пушек стали разбивать стены, за час были сбиты забаррикадированные ворота и калитка, русские и австрийцы со штыками наперевес ворвались в монастырь, турки пощады не просили. Последние из них заперлись в церкви… и через четверть часа погибли там. К часу дня сражение, длившееся девять часов кряду, завершилось.
В этот последний час боя принц Кобургский своей храбростью завоевал особую симпатию Суворова. Австрийский генерал, находясь постоянно на передке под стенами монастыря, чуть не погиб, когда взлетели на воздух стены порохового склада, устроенного турками в монастырской ограде
[800].
Герой наш завершил описание словами, достойными его военного гения:
«Неможно довольно превознесть похвалами от вышнего до нижнего мужество, храбрость и расторопность всего союзнического войска обоих высочайших держав; нигде лутче оказаться не может присутствие духа, искусство и в мгновение мудрое приобретение пользы при возращении успехов, как в г[осподах] генералитете. Полковник Карачай, командовавший всегда особливым знатным отрядом, должен к сему ж быть причислен»
[801].
Принц Кобургский с той поры почитал Суворова. А барон Андрей Карачай, храбрый венгр, до такой степени преклонялся впоследствии перед русским полководцем, что как высшую награду для себя почел согласие Суворова стать крестным отцом своего сына, которого назвал Александром. Вечером на биваках русский и австрийский полководцы в окружении своих офицеров, разостлав плащи на земле, пировали кукурузным хлебом и вяленой рыбой, запивая их горьковатым молдавским вином. В этот предзакатный час были они товарищами по оружию.
Глава двенадцатая
Солнце Рымника
Ma chere Soair! Baises pour moi mes autres amies et la main а Софья Ивановна
[802]. В Ильин и на другой день мы были в Refectoire
[803] с турками. Ай да ох! Как же мы потчевались! Играли, бросали свинцовым большим горохом да железными кеглями в твою голову величины; у нас были такие длинные булавки, да ножницы кривые и прямые: рука не попадайся: тотчас отрежут, хоть голову. Ну, полно с тебя, заврались!
