– Вы же сами сказали, что целитель не…
– Я говорю не об этом. Я был свидетелем слишком большого числа невероятных вещей, чтобы считать, что единственно магия – сила вне обычных законов. И жизнь этого младенца решит не магия и не медицина.
– Тогда, о чем вы? Не томите, если есть что-то еще, я обязательно использую все свои связи и влияние, чтобы это достать. Только скажите, что нужно.
– Любовь, молодой человек. Только ее любовь к нему и его любовь к ней. Только это может сделать то, что не под силу естественным законам этого мира.
– Фелиция…
– Да. Вам очень повезло с женой, господин Морфей.
– Хех… мне ли не знать, доктор, мне ли не знать.
Глава 3
Что требуется от человека, желающего как можно скорее оправиться после сложной операции: ампутации или серьезной травмы? Ответ банален до невозможности. Упорство. Упорство и пренебрежение болью. Упорство и игнорирование неудач. Упорство, часто приводящее в ужас окружающих, до кровавой рвоты, до помутнения сознания, до окончательного лишения сил.
Что требуется от человека, чья травма – все тело? Опять же, догадаться не сложно. Упорство в десять раз большее. А если этот человек – грудной младенец?
Сколько раз он желал умереть прямо на месте, мгновенно и безболезненно? Сколько раз его грудь жгло адским пламенем, потому что больные детские легкие не были способны снабжать тело достаточным количеством кислорода? Сколько раз руки и ноги были пробиты миллионами игл, потому что мышцы отказывались работать? Сколько раз его голова почти разваливалась на части, потому что желание заснуть, становившееся почти необоримым, подавлялось волей и тремя тенями, следящими из пустоты?
Но больше всего убивало во всем этом то, что целью всего этого безумия было банальное выживание, а сложнейшие упражнения состояли лишь в нестройных дерганьях маленького тела. Складывалось впечатление, что он пытался пройти всего только десяток шагов, при этом затрачивая усилия на десяток кругосветных путешествий. И никто не мог понять или хотя бы увидеть его старания.
А больше ничего сделать было нельзя. Как не существовало лекарства от старости, так не было искусственного способа сделать тело сильнее. Тем более такое маленькое тело.
Прогресс… даже если и был, в постоянном самоистязании он этого не замечал. Он лишь знал, что его мама становилась радостнее день ото дня и краснота на ее глазах уступала место счастливой улыбке. Этого было вполне достаточно. Сестра Таракис тоже явно стала куда радостнее и толстые губы на ее круглом лице растягивались все шире и шире.
А потом к нему пришла гостья. Сидящая на руках отца маленькая девочка смотрела на младенца с нескрываемым любопытством. Ей было года четыре, пухленькая, миленькая, похожая на фарфоровую игрушку с этой парой больших бантов над ушами. Молочно-белые ладошки потянулись вперед, к нему, но мужчина тут же одернул дочку. Да, сомневаться не приходилось: это была его старшая сестра. Ну… как старшая. Биологически все было верно, вот только этот карапуз вряд ли умел считать даже до десяти. Определенно, новая жизнь обещала быть очень странной.
Теперь он был уверен, что его старания не пропадают даром. Потому что такого непредсказуемого посетителя могли пустить лишь к поправляющемуся пациенту. То, что задумывалось как его собственная версия физиотерапевтического массажа и ставшее одной из страшнейших пыток, давало свои плоды.
Второе дыхание не открылось, как это часто описывается в книжках, но и прекращать он не собирался. Только когда серый потолок, уже порядком ему поднадоевший, сменится иным, он надеялся, более оптимистичным, станет понятно, что страшнейшая угроза позади. И пока этого не произошло, адские тренировки, для всех вокруг выглядящие как еле заметные подергивания, не прекратятся.
. . .
– Ну что же…
– Говорите, доктор, не тяните! Я понимаю, что в последнее время все было лучше с каждым днем, но все равно не могу избавиться от дрожи. Прошу, скажите что все в порядке!
– Не волнуйтесь, господин Морфей. Авторитетно вам заявляю, что сегодня стал свидетелем еще одного медицинского чуда. Ваш сын вне опасности.
– Уф… это хоро…
– Господин Морфей! Быстро, принесите воды!
– Бегу-бегу!
– Спасибо. А ну-ка…
– Кха-кха… Тьфу, доктор, я теперь весь мокрый!
– Мне было жалко тратить на вас нашатырь.
– Серьезно? Не знал, что вы такой жмот.
– Да ладно вам, когда еще я смогу плюнуть в лицо сыну Кратидаса Морфея?
– Чт… Аха-ха-ха!
– Ха-ха-ха…!
– Чего это вы тут гогочете на все отделение?
– Дорогая, доктор уверен, что наш сын вне опасности! Сегодня определенно наш счастливый день!
– Доктор, это… это правда?
– Я бы не стал о таком врать, госпожа Морфей. Его тело все еще очень слабо и, вероятно, это уже не исправить, но жизни мальчика ничто не угрожает.
– Я… я… я…
– Все хорошо, дорогая, иди ко мне…
– А ваша супруга покрепче вашего будет, господин Морфей. Только слезы, никаких обмороков.
– Об этом даже спорить не надо, доктор. Она всегда была сильнее меня.
– Санктус…
– Что?
– Я тебя очень люблю.
– Я тебя тоже, дорогая, я тебя тоже…
. . .
– Давай, малыш, это же не сложно. Тётя. Ну же, скажи, порадуй тетю Таракис! Тётя. Тё-тя.
Не то, чтобы ему было жалко, но горло отказывалось слушаться. Выходил либо крик, либо неопределенные хрипы, заставить свое тело слушаться было ничуть не проще, чем тогда. С того дня, как больничная палата сменилась детской в большом доме, прошло уже несколько месяцев. И примерно столько же эта большая женщина работала его няней. Видимо слишком сильно она прикипела к беззащитному и беспомощному младенцу, что ушла с места, где работала много лет.
– Как сегодня мой мальчик? – Дверь комнаты отворилась, и он почувствовал тепло, такое родное и нежное. В прошлой жизни он был обделен материнской лаской. Она умерла, когда ему было три и, конечно, он ничего о ней не помнил. Поэтому в этот раз он наслаждался каждым мгновением.
– Неплохо, госпожа. Правда говорить у нас пока не получается, но это не страшно. Уверена, что он вырастет и станет невероятно умным, да, золотко мое? – пухлые пальцы отработанным движением бросились к его животу. Щекотка ему не нравилась, но сестра Таракис это, похоже, не очень волновало. Да и как бы он смог выказать свой протест?
– Не сомневаюсь в этом, – на смену аккуратным, но грубым и слишком толстым рукам няни пришли мамины – мягкие и тонкие. – Ты точно станешь самым-самым, радость моя.
