В таком мире магия, требующая от чародея точного понимания своих действий, обречена на забвение.
На лице шестилетнего мальчика играла почти безумная улыбка. Он-то знал! Он знал все это, знал о микробах, гелиоцентризме, формировании планет, атомной теории… человек из двадцать первого века, попавший в средневековье, не смог бы применить свои многочисленные знания, просто потому, что у него не было бы нужных инструментов. Не было микроскопов и телескопов, не было доступа к электричеству, не было возможности хотя бы убедить аборигенов помочь ему, потому что лучшим результатом таких просьб был бы сумасшедший дом, а худшим – костер.
Но ему не нужна была ничья помощь! У него был инструмент лучший, чем все что угодно, инструмент, настолько совершенный, что создатели адронного коллайдера удавились бы от зависти. Более того, благодаря его новому рождению этот инструмент мог стать чем-то совершенно невероятным. У него была магия.
Он был потенциально сильнейшим чародеем и обладал знаниями, которых не было ни у кого. Да, без учителей и руководств процесс адаптации к псионике всей этой информации наверняка был бы невероятно сложным. Вот только теперь он знал, что сможет выгнать из чужих взглядов так раздражающую его жалость. Сможет защитить Лани, сможет помочь всем, кто ему дорог, сможет исполнить желание маячащих за плечами теней. И даже мечта, родившаяся почти год назад при взгляде на Принцессу, больше не казалась несбыточной. Он, Лазарис Морфей, сможет летать!
Глава 17
– Любая магия, стихийная или псионическая, начинается с одного, – Дамия оказалась очень неплохим преподавателем. Она не забегала вперед, не топталась на месте, внимательно следила за прогрессом своего ученика. – Первым делом нужно ощутить собственную душу.
Лаз сидел в своем кресле с закрытыми глазами, внимательно прислушиваясь к своим ощущениям. Последние несколько недель он занимался именно этим – тренировался погружаться внутрь себя, вслушиваться в глубинные позывы, учился отбрасывать лишние мысли, сосредотачиваясь на чем-то одном. На Земле это назвали бы медитацией или чем-то похожим.
Естественно, его прогресс нельзя было даже сравнивать с успехами других детей. И дело было не в силе души или чем-то подобном. Просто какой ребенок в шесть лет сможет усидеть на одном месте хотя бы десять минут с закрытыми глазами и занимаясь, фактически, ничем? Лани, целеустремленной девочке, потребовалось на освоение этой необычной методы не несколько недель, а несколько месяцев, и это считалось хорошим результатом. Так что Лаз определенно шел с опережением графика.
– Наша душа, – продолжала тем временем Дамия, – это нечто эфемерное, что нельзя потрогать, понюхать или увидеть. Она в каждом уголке тела и в то же время – нигде. А потому почувствовать ее ты сможешь не сразу. Отбрось все лишнее, как мы учились, и прислушайся к самому себе. Все видят душу по-разному. Кто-то в виде моря, кто-то в виде дерева, кому-то она кажется туманом, кому-то – твердым камнем. Ты не ошибешься, когда найдешь ее внутри себя, это особое чувство, ни на что не похожее. С учетом твоих предыдущих успехов, – женщина сделала небольшую паузу, бросив на спокойно сидящего мальчика подозрительный взгляд. – Надеюсь, у тебя получится добиться этого за месяца три.
. . .
– Я ее вижу, вижу!
– Айниталия, зачем вы кричите? Вы сбили всю концентрацию.
– А вот и нет.
– Я же знаю, что да. Вы уверены, что увидели свою душу?
– Да! Точно-точно!
– Отлично, если так. На что она похожа?
– Она большая и яркая! Как солнышко. И теплая-теплая, такая…
– Очень интересно. Надо сообщить вашему отцу.
– Нет!
– Почему нет? Он наверняка обрадуется.
– Не хочу! Не ходи к нему!
– О чем вы говорите, принцесса, я просто обязана сообщить ему о вашем успехе.
– Я вру! Ничего не видела!
– Вы меня не обманете.
– Не ходи…
– Не понимаю, о чем вы. Ждите тут, постарайтесь снова почувствовать ее, во второй раз должно быть проще.
. . .
Ему не потребовалось месяца. Даже не неделя. Четыре дня. Всего за четыре дня он сделал то, на что другие могут потратить год. Вот только, добившись успеха, он не ощущал ни капли удовлетворения.
– И это… это моя душа?
В комнате не горела ни одна свеча, шторы были плотно задернуты, а закрытые веки окончательно лишали зрение чувствительности. Вот только даже так, он четко видел ЕЁ.
Тьма была словно бы живой, огромной амебой, она колыхалась посреди ничто его внутреннего мира, то и дело выстреливая в стороны чернильно-черными искрами. В этой тьме терялся взгляд, умирали звуки, пропадали запахи, словно голодный, жадный, злобный монстр, она втягивала в себя все, до чего могла дотянуться, поглощая даже пустоту.
Ошибиться было невозможно. То самое «особенное» чувство, о котором говорила Дамия, пронизывало его с макушки до пят. Он был сторонним наблюдателем, с первобытным, животным ужасом смотрящим на этот сгусток тьмы, и в то же мгновение он и был этой тьмой, мириадами глаз наблюдающей за необычным пришельцем. Подобная дуальность была не просто неправильной, она сводила с ума, замораживала мысли, сковывала тело. Он был и жертвой, и хищником, человеком и монстром, смертным и богом одновременно. Это было невозможно и реально одновременно, настолько дико, что разум отказывался понимать.
Но в то же время… О, боги, как же это было приятно! Кусочек сознания, попавший туда, где его быть не должно, почти распадался от страха, а душа корчилась в экстазе, наблюдая за его дрожью. Это была… вседозволенность. Он мог быть кем угодно, идти куда угодно, делать что угодно, забирать все, что хотел, делать все, что хотел, уничтожать все, что хотел. Весь мир лежал у его ног, ему не нужно было даже тянуться. Пропасть, разделяющая эти две половины, была не просто непреодолима, она была непознаваема.
. . .
– Он впервые почувствовал!
– Момент критичный, любой нормальный смертный сошел бы с ума после такого.
– Но он же не нормальный, Хозяин.
– Я знаю, идиот! Да, он не свихнется, но вполне может попытаться убить себя.
– Зачем ему это?
– Ты совсем отупел от жратвы, Глотка? Мы специально выбрали человека с высокой моралью, осознав в себе ваши сущности, он легко может прийти к выводу, что лучше умереть, чем дать им свободу. Он ведь уже выбрал смерть в прошлый раз, думаешь ему будет сложно сделать это снова?
– Простите…
– Получал бы ты какую-то выгоду от того, что съел, цены бы тебе не было. Гом! Ты работаешь?
– А? я? ну…
– И ты туда же!? А ну живо за работу!
– Да…
– Не дай ему себя прикончить!
