Потому что вернувшись в культ, я довольно быстро понял, что былое уважение ко мне стало пропадать. Поначалу я думал, что причиной тому мой проигрыш и в целом так и было, вот только связь между этими двумя событиями была совсем не такой, как я считал. Первое время я терпел, но когда меня стали откровенно игнорировать, отворачиваясь в ответ на заданные вопросы и проходя мимо, словно я пустое место, во мне взыграл гнев. Я припер одного из старших членов культа к стенке и потребовал выложить всю правду, терять мне было нечего, ведь даже сам Монарх, которого я и правда считал своим отцом и покровителем, перестал отвечать на мои мысли.
И довольно быстро выяснилось, что приказ игнорировать меня от самого Монарха и происходил. Я был больше не нужен. Отработанный материал. И даже тот факт, что я был великолепным магом и мог еще много сделать для культа, никого не волновал. Причина и правда была в том, что я проиграл. Но на меня не злились. Монарх просто посчитал, что такой, проигравший сын ему больше не нужен.
Так что вполне очевидно, что радовался он тогда не моему поражению, а победе того мальчишки. Это он прошел испытание, каким бы оно ни было, а для меня тот турнир с самого начала был конечной остановкой. Может быть, если бы я тогда выиграл, все было бы иначе и я до сих пор был бы в милости и у культа, и у самого Монарха, но факт, что я был так заботливо выращен и выкормлен на роль точильного камня для того парня, наглядно показывал то, как культ и его хозяин относятся ко мне и скорее всего ко всем людям в целом.
Поэтому я ушел. Никто меня не попытался остановить, что мне тогда показалось странным, но вскоре проявились первые симптомы этой гребаной болезни и все встало на свои места. Монарх не только играл нами, как куклами, но и предусмотрел механизм на тот случай, если кукла перестанет отплясывать под его дудку.
Я осел в Медном Правиле, учил их агентов магии, все-таки Монарх ответственно подходил к обучению своих Детей и мои знания куда обширнее и глубже, чем у большинства магов Люпса. Лично имя, данное мне культом, я предпочел выбросить, а титул, наоборот, оставил в качестве напоминания о том, каким слепым и недалеким я тогда был и насколько хорошее дело сделал тот мальчишка, что победил меня и тем самым помог увидеть истину.
Так что Монарх — не бог, даже не близко. Он лжец и манипулятор, использующий людей, их мысли и амбиции в собственных интересах. Не знаю почему он все-таки позволил мне жить все эти годы, ведь я мог попытаться растрезвонить о культе на весь Люпс. Хотя, с другой стороны, может быть как раз потому, что я предпочитал держать язык за зубами, я и оставался в живых. Да и к тому же, мне вряд ли бы кто-то поверил. Слишком уж фантастична сама по себе идея всемирного заговора какого-то там культа. К сожалению, все так и есть. Тишина поддерживается печатями души, сложной магией, накладываемой на любого, кто входит в этот гадюшник достаточно глубоко. На мне и других Детях таких печатей нет лишь потому что они ограничивают прогресс человека как мага, а от нас требовалось в первую очередь именно это.
Не знаю как и откуда ты мог узнать о Монархе, не зная при этом о культе, не знаю зачем тебе эти знания, не знаю что теперь будет со мной и с тобой, потому что, нет никаких сомнений, Монарх уже знает об этом разговоре, может быть ему плевать, может быть нет. В любом случае я советую тебе впредь спать лишь вполглаза и почаще оборачиваться. Если есть что-то, о чем ты хочешь спросить — спрашивай, потому что уже завтра нас не будет в Эшельраге.
.
Сын Монарха выполнил свое обещание. И тот факт, что Лазу сейчас не было дела ни до него, ни до богов, никак на это не влияло. Лаз и остался-то в Медном Правиле и закончил работу лишь благодаря хорошему такому пинку от Фауста, иначе уже сейчас уже был бы в нескольких сотнях, а то и тысячах километров от Эшельрага. Однако пестроволосый мечник был прав: у него были обязательства, данное слово, обещание, которое он не имел права не сдержать.
Не потому что информация, которую мог рассказать Сын Монарха, была необычайно важно и не потому что без полностью законченного лечения симптомы вернулись бы уже через несколько месяцев. И даже не потому что: «Слово свое надо держать при любых обстоятельствах». Фаусту по большому счету было плевать и на богов, и на Сына Монарха, и на честь с ее условностями. Мужчина потребовал от Лаза остаться и закончить работу потому, что если бы Лаз сейчас сбежал, то уже никогда в жизни бы не остановился. Его слова до сих пор звучали у Лаза в голове:
«Уж кому-кому, но точно не мне судить тебя за убийства, тем более что, насколько я понял, та компания этого заслуживала, но хочу сказать тебе кое-что другое. Возможно ты это осознаешь, возможно даже четко понимаешь, но очень многие вещи должны быть произнесены вслух, чтобы стать по-настоящему реальными. Убийство, даже если ты убил самого последнего подлеца в мире — вещь страшная и, как бы это не звучало, очень ответственная. И не надо меня перебивать, я знаю что ты знаешь, о чем я говорю. Ни хрена ты не знаешь. К тому же, как я уже сказал, нужно сказать это вслух, так что помолчи и послушай.
Отнятая тобой жизнь ложится на твои плечи. Отныне ты повинен во всем зле, что случилось из-за смерти убитого тобой человека и ты же причина всего добра, что произошло по той же причине. И убийство страшно не видом крови или чем-то подобным. Оно страшно потому, что никто не хочет взваливать на себя такую ношу. За свою жизнь ты лично, своими руками, убил сколько человек? Сорок? Это считая тех вчера? Ну что же, значит сорок. Сорок чужих жизней, сорок стоящих за твоей спиной теней. Что вздрагиваешь? Знакомо? Вот то-то же.
Чем это число больше, тем тяжелее груз, тем сложнее его нести. И тем чаще возникает желание убрать его. Просто сбросить, как обычный камень, но делать так не стоит ни в коем случае. Потому что даже если ты попытаешься сбросить этот груз, даже если он исчезнет с твоих плеч, избавиться от него полностью ты никогда не сможешь. И однажды он рухнет на голову, в лучшем случае тебе, а в худшем — ни в чем не повинным людям, и знать не знающим о происходящем.
Я хочу чтобы ты остался и закончил лечить этого человека потому, что ты должен привыкнуть к весу этого груза, прежде чем двигаться дальше. Потом можем отправиться куда угодно, хоть на край света, но я хочу знать, что ты понесешь его с собой, а не трусливо сбросишь здесь или где-нибудь по дороге».
Несмотря на свой чудаковатый вид, несмотря на то, что он мог часами с наслаждением заниматься совершенно бессмысленной ерундой, несмотря на то, что большую часть времени он вел себя словно великовозрастный ребенок, в нужные моменты Фауст всегда знал, что сказать. Не просто бесполезные ободряющие слова, не бессмысленный треп, а нечто такое, что зацепится за самое больное место, вытянет на поверхность и даст возможность его оглядеть, ощупать и наконец разобраться с терзающей душу проблемой. Произнеся те слова, Фауст улыбнулся, встал и, ничего больше не говоря, просто вышел из комнаты. В няньки и тем более в отцы Лазу он не нанимался, все решения тот должен был принять сам.
Лаз решил послушать его совета. Пусть ему было так плохо, словно сердце разрывалось на части, он вычистил душу своего пациента ото всех аномалий до единой, с каким-то мазохистским остервенением вслушиваясь потом в ноющую боль от перенапряжения души. И может быть сейчас рассказ о Монархе и не вызвал в нем никакого отклика, однажды, можно было не сомневаться, он вернется к этой истории и выжмет из нее все что возможно. А пока…
