— Что же для вас доминанта в понятии «мужчина»?
— Прежде всего — человек.
— М-мда, — протянул я. — Человек… Это так мало и так много… В таком случае, они остались бы одинокими на всю жизнь.
— Почему?
— «Но чем отчетливее личность, тем одиноче человек», — так говорил один поэт в моем мире. Отец Патрик постоянно повторяет, что человеку, единственному из всех тварей Господних, дан талант творчества… Но любят не творцов, а обычных, живых людей. Сексуальных, играющих, страдающих, веселящихся, ошибающихся, даже подличающих, но не духовных…
— Не согласна, — возразила она.
— Верю. Это значило бы признать тягу женщин к порочным сторонам мужской натуры. Вы, наверное, тоже считаете, что если б миром правили женщины, то все было бы эволюционно и миролюбиво?
— Не уверена. Все зависит от женщины. Но, боюсь, в целом, крови лилось бы куда больше.
Я вспомнил о правлении английской королевы Елизаветы, уничтожившей людей куда как больше, нежели ее русский современник Иван Грозный, об Анне Иоанновне, «Царице зраку престрашного», о династии Медичи, о прочих правлениях «дам сердца» и кивнул:
— Согласен. А почему, как думаете?
— Наверное, дело в сущности, — задумалась она. — Мужчины — двигатели эволюции. Их дела кратковременны, но прогрессивны: взять штурмом крепость, нарисовать великую картину, разгадать загадки мироздания — подвиги, требующие приложения всех сил, но на определенный отрезок времени — до появления результата. А женский подвиг — постоянство, требующее каждодневной, сиюминутной отдачи, не знающее отдыха и временных отрезков. Кротость, терпение, смирение — вот женский подвиг. Если эти роли поменять местами, скорее всего, случится беда. И для них, и для окружающих.
Я долго молча смотрел на нее. Королева смутилась и слегка покраснела.
— За что вы любите Артура? — напрямик спросил я.
Она вздрогнула, но, чуть помедлив, все же ответила:
— Человек должен кого-то любить. Мы не знаем, когда и к кому вспыхнет это чувство. Да и любят не за что-то, а вопреки всему.
— И все же?
— Он — сильный, мужественный, цельный и… несчастный.
— Понятно, — кивнул я. — «Она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним». И чем же он такой несчастненький?
— Не знаю… Он — плоть от плоти этого мира, но иногда мне кажется, что он живет не в своем времени. Одним своим присутствием он перевернет весь этот мир, но лично для себя не получит ничего… кроме беды.
— А я?
— Вы здесь на своем месте, король. Вы странный, но вы — лучшее, что было у Аввалона до сих пор.
Я вновь надолго замолчал, постукивая по столу кончиками пальцев. Забавный у нас получался разговор…
— А меня… меня вы смогли бы полюбить? — спросил, наконец, я. — Я просто так спрашиваю…
Настал ее черед молчать.
— Боитесь обидеть, — догадался я.
— Вы не нуждаетесь в любви, — сказала Гайя. — Вас несчастным назвать нельзя. Вы, как не знающий сомнений механизм, влечете Аввалон в будущее, и любви в этом процессе места нет. Любовь будет той «песчинкой», которая может сломать всю эту сложнейшую машину… Вы слишком на своем месте… Простите, сир…
— Значит, ко мне женщина не может испытывать ни любви, ни даже жалости?
— Еще раз простите меня…
— Ерунда! — раздраженно ответил я. — Любовь можно построить так же, как государство… Ну, хорошо, хорошо, не построить — вызвать к жизни. Все дело во времени и в желаниях. Хотите, докажу?
— Не надо, — тихо ответила она. — Ваше величество, у вас просто плохое настроение…
— А я докажу! — сварливо отозвался я, поднимаясь. — Посмотрим еще… «Механизм», «слишком на своем месте»… Нет предопределенности! У человека есть воля!
— Есть, — согласилась она. — Но это тоже имеет отношение к… другой области.
— Посмотрим, — сказал я и, не прощаясь, вышел.
Поймав первого пробегавшего мимо слугу, спросил:
— Как зовут?
— Атик, сир.
— Вот что, парень… С этого дня, каждое утро, будешь приносить королеве огромный букет роз. Где розы растут, знаешь?
— Да.
— И это… Что еще у вас дарят женщинам, когда ухаживают?
— Любовь, внимание… заботу…
— Пошел прочь, дурак! Забудешь про цветы — посажу на кол!
В моих покоях, удобно развалившись в кресле, меня уже ждал Денница.
— Вы когда-нибудь любили? — с порога спросил я. — С вашими способностями, опытом и внешними данными увлечь их труда не составляло, но вы сами — любили?
— Не испытываю необходимости, Максим, — ответил он. — Как и любой ангел, я — беспол. Кстати, при желании даже Михаила и Гавриила можно звать в женском роде. Или в среднем. Зато есть плюс: не надо меряться, кто выше писает на стенку, а это отсекает обиды. К тому же, я совсем иное существо, нежели вы, и испытываю к женщинам такое же «влечение», как вы — к самкам бабуина или хомячкам. Соблазнять доводилась миллионы раз — я могу принимать любой облик… И не скажу, что вы правы в отношении «штабелей» из женщин, валявшихся вокруг меня. Для них хоть Бог, хоть сатана — все зависит от настроения. Какая блажь втемяшит, так и повернут. Стыдно признаться, но у меня ведь рога не только на дурацких картинках…
— Вот свинство какое! — искренне подытожил я. — А как же счастье?
— У кого-то есть… Любят, любимы… Бывает…
— М-мда… Вам потяжелее будет…
— Привык… А я ведь с плохими известиями.
— Кто бы сомневался, — вздохнул я. — Давайте, пинайте меня в душу, вы в этой очереди сегодня далеко не первый…
— Навести Томаса, — посоветовал он. — И побыстрее.
— И что там?
— Там все плохо. Сам увидишь… Отряд с собой возьми.
— Даже так?
— Это еще полбеды. Тебя тут на днях резать собрались.
— Ух ты! — восхитился я. — А за что?
— За власть, что еще у тебя есть? Есть у тебя такой паренек по фамилии Деболь?
— Конрад?!
— Угу… Талантливый мальчик…
— Да ну… ерунда какая-то… Я же его… Скажи честно: зачем тебе это надо?
— Мне обидеться или посмотреть на тебя с искренней жалостью, как на идиота?
— Ладно, прости… Просто в голове не укладывается.
— Ты все еще веришь в людей? — усмехнулся он. — Даже завидую…
Тут его лицо исказила гримаса раздражения, но, прежде чем я успел спросить о причине, дверь распахнулась и, от возбуждения забыв о приличиях, в палату ворвался отец Патрик:
