Таким же новаторством было применение вместо штукатурки внутри дома простой обивки стен пропитанными известью, песком и цементом полосами самой дешёвой мешковины и оклейка затем стен обоями по этой обивке. Более пятидесяти лет служила эта обивка, а все считали, что дом внутри оштукатурен.
В июне мы переселились в новый дом. На «Полоску» зачастили наши друзья и знакомые. Нередко заходил живший неподалёку в Лесном же, в незадолго перед тем построенном своём доме В. Г. Тан (Богораз)
[190]. Для него неожиданным было то, что, оставаясь редактором журнала и выполняя постоянно срочную журнальную работу, я в утренние часы копал осушительную канаву, выкорчёвывал пни, занимался уборкой строительного мусора и т. д. Помню, с каким наивным удивлением узнал он, что несколько грядок со свежими посадками, окружённые общим валиком и внешней дренажной канавой, — это поле орошения, на которое выведены стоки из домовой уборной… Даже удостоверившись, что в борозде лежат экскременты, он никак не мог примириться с тем, что нечистоты не издают никакого зловония… Пришлось наглядно преподать передовому работнику литературы некоторые элементы «санпросвета». Но через несколько дней я прочитал в газете фельетон Тана, озаглавленный «Цинциннаты на болоте»
[191]. В нём он с преувеличенным драматизмом рассказывал, как недавний «законодатель», член Государственной думы, копает канавы и осушает болото…
Первая мировая война (1914–1916)
В мае и июне 1914 г. мне часто приходилось бывать в Институте экспериментальной медицины в связи с заботами о размещении оставшихся от Всероссийской выставки экспонатов. В то время уже в июне повсюду начались лесные пожары. Горели леса и торфяники в окрестностях Петербурга. Гарью и дымом был пропитан воздух в самом городе. Помню, какое удивление вызвали у меня слова С. К. Дзержговского, исполнявшего временно обязанности директора Института, когда в разговоре со мною он между прочим высказал своё мнение, что все эти лесные пожары — дело рук немцев, что горящие леса и торфяники — подготовительные меры к их военным планам. Мне показалось это плодом обывательского воображения. Однако спустя два-три месяца, когда немцы захватили часть Польши от Калиша до Млавы, я не раз вспоминал его слова.
14 июня 1914 г. я получил повестку из мобилизационного отдела явиться в качестве младшего врача запаса в воинское присутствие на Загородном шоссе. Мне было 45 лет, и я мог бы оспаривать правильность моего призыва, но ощущение общей беды, надвинувшейся на весь наш народ, устраняло у меня даже самую мысль о каких-либо шагах для более рационального использования меня, чем в качестве младшего военного врача. Я явился в мобилизационную часть. Довольно долго толкался в разные двери. Наконец, в одной из комнат мне указали на стол, за которым сидел военный писарь, вручивший мне призывную повестку — явиться в ближайшие дни в Новгород в распоряжение дивизионного врача.
Сборы были недолгие. Через два дня я был в Новгороде. Дивизионный врач Ларисов, выглядевший стариком, принял меня весьма любезно. Дал мне назначение младшим врачом дивизионного лазарета и поручил сформировать роту носильщиков. Мне были выданы подъёмные на обмундирование и на покупку лошади, а пока мне была предоставлена обозная лошадь на случай выступления в поход.
Вместе с полками, укомплектованными наскоро обмундированными, только что призванными из запаса солдатами мы очень скоро выступили из Новгорода. В течение двух или трёх дней в пешем строю прошли по шоссейной дороге до Чудова, чтобы там грузиться в воинский эшелон и отправляться по железной дороге к месту формирования армии, предназначенной для вытеснения из Польши немецких войск, занявших к тому времени (вторая половина июля) Млаву, Прасныш и продвигавшихся к Новогеоргиевской крепости. Идя по Новгородскому шоссе в Чудово, мы на ходу осваивали военные порядки. Получали приказ с точным указанием маршрута и места стоянки. Для обеспечения места ночлега высылали квартирьера. Первый ночлег был в большом селе у шоссе. Солдаты разместились по дворам и избам. Врачи дивизионного лазарета на своих походных матрацах ночевали в просторном крестьянском доме, где заботами наших денщиков был приготовлен обед и чай. Я пытался добросовестно найти какое-нибудь полезное дело. Осмотрел вверенную мне роту носильщиков, весь имеющийся инвентарь (носилки, шины, перевязочный материал), начал заниматься обучением приёмам переноски раненых и т. п.
В конце июля, после недолгого периода формирования учреждений дивизии в районе Новогеоргиевской крепости, начался наш поход в направлении Млавы и Сольдау. Пехотные полки и вслед за ними наш дивизионный лазарет и дивизионные госпитали двигались по маршрутам, точно указываемым в ежедневно получаемом каждым подразделением приказе. Дневной переход составлял обычно 40–60 км. Ночёвки устраивались либо в опустевших помещичьих имениях, либо в польских деревнях.
Всюду, пока мы шли по местам, ещё не побывавшим в руках немцев, нам легко удавалось купить все необходимые продовольственные продукты (яйца, молоко, творог и пр.). На более долгий срок мы задержались во Млаве, которую немцы оставили без боя. Комната, в которой я провёл несколько дней, занята была до меня в течение месяца немецкими лейтенантами. Мы аккуратно платили хозяйке дома наличными деньгами за всё, чем пользовались: за чай, молоко и т. д. С обидой и огорчением показывала мне хозяйка-полька расписки, данные ей вместо денег немецкими офицерами. По её словам, немцы были очень требовательны, вели себя «по-барски, как приличные господа». Расписки на немецком языке гласили: «Подлежит оплате русским правительством такой-то гражданке такая-то сумма за доставленное продовольствие». Эти издевательские расписки наивная полька принимала и берегла.
Дальнейшее продвижение наше от Млавы до границы и далее до Сольдау проходило уже по совершенно опустошенной местности с разрушенными деревнями. От домов оставались только дымовые трубы. Жители в большинстве своём разбежались, но после отхода немцев начали возвращаться на свои пепелища. Противник спешно очистил не только нашу пограничную область, но и все близкие к границе свои населённые пункты, Возвратившееся население польских деревень устремилось в немецкие опустошённые посёлки, и мы видели по всем дорогам, как поляки всех возрастов несли из покинутых немцами домов всякую утварь, гнали свиней и скот.
Мы переходили границу в жаркий августовский день. На большом протяжении растянулись и рассеялись по песчаной холмистой местности, по просёлочным дорогам наши обозы и тыловые части. Я шёл пешком со своей ротой носильщиков. Жара, пыль, невыносимая усталость. Но вот мы уже подошли к пограничным столбам. И неожиданно солнце стало необычно тусклым, Наступили вечерние сумерки. Все люди как-то притихли. Но вскоре вечерние сумерки вновь сменились светлым летним вечером с солнцем, склонившимся к закату. Это было почти полное солнечное затмение 8 августа 1914 года.
