«Уважаемый Захар Григорьевич! Вы, вероятно, не помните девочку, которую Вам приходилось видеть более двадцати пяти лет тому назад, когда Вы приезжали в Харьков и гостили у Вашего брата в Высоком посёлке. С тех пор прошло много перемен. Тогдашняя маленькая девочка уже сама имеет 2-х девочек, закончила медицинский институт и работает коммунальным санитарным врачом, занимается планировкой населённых мест и охраной атмосферного воздуха в Харьковской области. Этой девочкой была я.
Может быть Вам, имеющему позади большой путь врача, учёного, деятеля санитарно-гигиенического дела, будет приятно получить приветствие от молодого врача, только недавно вступившего на этот путь.
Сообщаю Вам о последних годах жизни моего дедушки и бабушки и об их семье. Последний раз Вы видели брата в 1936 году — за 4 года до его смерти. Последние годы он всё время болел. Ему нужно было закончить операцию, связанную с удалением простаты. Первый этап этой операции он сделал, но от последующих этапов категорически отказался. Очень боялся операции. Разрастание простаты и послужило причиной постепенного угасания организма, в конце концов, приведшее к тяжёлой уремии.
Последний год жизни его был омрачён ещё тем, что он почти полностью потерял зрение (катаракта), даже увеличительное стекло, кроме очков, с помощью которого он пытался читать, не помогало ему, это подкосило его морально.
У него появилось какое-то безразличие ко всему, так несвойственное его глубокой натуре, необыкновенно большой душе, пытливому уму натуралиста. Мне легко писать Вам так о нём. Только тот, кто не знал его близко, счёл бы, может быть, мои слова за идеализацию и высказывание не беспристрастно, но Вы ведь знали его больше меня, ближе знали его внутренний мир, и у Вас эти слова найдут отклик. Для меня и прежде, и теперь облики дедушки и бабушки являются идеалом лучшего; и впоследствии людей, подобных им, я уже не встречала.
Но буду продолжать. Единственное, что несколько развлекало деда — это радио. Он слушал радиопередачи сначала сидя у письменного стола, а затем лёжа в постели, причём до последнего дня он был уверен, что войны не может быть. Умер он 17 апреля 1940 г. — 72 лет.
Лидия Борковская».
Большим горем для меня в 1938 году была ошеломившая своею неожиданностью смерть Саввы Артёмовича Самофала. Известие о его смерти и предстоящем дне его похорон получено было мною из Воронежа в марте от дирекции воронежского Лесокультурного института.
В качестве профессора этого института и декана факультета Савва Артёмович в течение нескольких лет со свойственной ему настойчивостью и энтузиазмом отдавал свои силы не только научно-исследовательским, но и организационным работам по устройству самого института и подъёму общественной и культурной жизни студенчества и преподавательского персонала. Насколько высоко ценил я Савву Артёмовича, как человека науки и как выдающуюся высокими качествами личность, видно из моей телеграммы, посланной в институт на полученное извещение о смерти Саввы Артёмовича:
«Воронеж, Лесокультурный институт, директору Рычкову
Потрясён и глубоко опечален безвременной кончиной выдающегося учёного, исследователя, биолога, замечательного человека, верного сына народа профессора Саввы Артёмовича Самофала. Искреннее соболезнование Институту по поводу этой невосполнимой утраты. Пусть неумирающий обаятельный образ неутомимого исследователя, всегда воодушевлённого творческой синтетической мыслью, монолитного честного большевика-общественника с несгибаемой волей к упорному труду, поднявшегося из подлинной народной толщи до высших ступеней научного творчества и общественно-политической культуры, остаётся живым ведущим примером для смены.
Профессор, доктор медицинских наук
Захарий Френкель».
Моё знакомство, скоро перешедшее в основанную на глубоком взаимном уважении дружбу, с Саввой Артёмовичем имело более чем десятилетнюю давность. В начале лета 1925 г. произошёл совершенно неожиданный для меня разговор со мной младшей нашей дочери Лёли, бывшей тогда студенткой Лесотехнической академии, о том, что она хотела бы познакомить меня с одним из ассистентов Лесного института С. А. Самофалом, которого они считают очень оригинальным и серьёзным человеком, вышедшим из народной среды и с которым у неё складываются дружеские отношения
[289].
Не скажу, чтобы при первом знакомстве с С. А. Самофалом он произвёл на меня значительное впечатление. Однако позднее, когда после женитьбы на моей дочери Савва Артёмович жил в одном с нами доме, я открыл в нём человека далеко незаурядного. Его мысли постоянно были заняты глубоким и беспристрастным анализом и обобщением всего, что он осваивал в науке, в философии и в развёртывавшейся вокруг него жизни. Помимо чтения лекций он заведовал в Лесотехнической академии станцией по отбору лучших семян. Но собственными опытами и статистико-математической проверкой результатов выращивания сосны и дубов из семян отборных и менее качественных, он убедился в решающем значении более счастливых условий последующего развития растений. Его называют Мичуриным в лесоводстве. Из своих опытов он сделал выводы для культивирования растительных организмов, аналогичные взглядам социальной гигиены в её борьбе с так называемым «социальным дарвинизмом» и «евгеникой». Савва Артёмович привлекал меня своей прямотой и мужественным смелым характером. И я искренне считал его одним из лучших своих друзей.
Предвоенные годы (1938–1941). Арест и заключение
Уже в 1937 г., но особенно в 1938 г., всё чаще, всё непонятнее и неожиданнее становились случаи внезапного ареста и заключения в «Большой Дом» (БД)
[290] партийных и непартийных работников советских учреждений, научно-исследовательских институтов и преподавательского персонала. Каждый день называли всё новых и новых лиц. Я не верил всяким слухам, считал, что молва всегда раздувает и преувеличивает тревогу.
