В первую зиму моей жизни в Дерите, я помню, на меня произвела большое впечатление традиционная встреча Нового года в тогдашнем Дерпте ровно в 12 часов 31 декабря всеми гражданами города. За несколько минут перед 12 часами ночи самые разнообразные круги, где бы они ни собрались для встречи Нового года — у родных, родственников или близких знакомых, в клубе или в общественном собрании, спешили на главную городскую площадь перед Ратушей, многие, захватив с собой шампанское и бокалы. На площади — огромное оживление, гуляющими заполнены не только тротуары, но и все проезды на самой площади и в прилегающих улицах. Стрелки на часах Ратуши приближаются к 12 часам, все устремляются поближе к Ратуше, и в момент, когда часы бьют полночь, вся площадь оглашается возгласами «prosit Neue-Jahr!» (с Новым Годом!) При этом поздравляют и обращаются с новогодними пожеланиями не только к своим близким, но к любому встречному без разбора. Всегда чопорные немецкие бюргеры и чванливые Farbenträger'ы (студенты дворянских корпораций в цветных шапочках) чокаются с извозчиком или с Aufwärterin (прислугой). Из верхнего окна под часами Ратуши доносится пение новогодней кантаты и через 10–15 минут большинство возвращается с оживлённой площади в свой узкий круг, унося с собой частичку общего подъёма и оживления.
Разумеется, это уцелевший осколок старого быта бюргерства провинциального города, не меняющий разобщенности и сословно-классовой розни тогдашнего буржуазно-помещичьего быта дерптского общества, но на минуту создавалась иллюзия общности разных групп и слоёв немецкого, эстонского и русского населения, а для русского студенчества в Дерпте особенно тягостна была именно оторванность от местного населения. Незнание эстонского и немецкого языков было помехой для поддержания связей у русских студентов с местными эстонскими и немецкими общественными кругами. Русские студенты замыкались в своём узком мирке, варились, так сказать, в своём собственном застоявшемся соку, а общественная их жизнь ограничивалась «Конкордией» и редкими вечеринками в университетском «Обществе русских студентов».
В отличие от «Конкордии» Общество русских студентов было организацией с более ограниченным кругом участником его жизни — его постоянных членов. Состав постоянных членов Общества пополнялся из числа гостей, бывавших в Обществе и пользовавшихся его библиотекой, читальней, столовой по рекомендации членов Общества. Выборы в члены Общества происходили после знакомства многих членов Общества с новым заявлением о желании вступить в Общество. В читальне был обширный выбор периодической печати и новых книг. Всегда соблюдалась тишина и обеспечивалась возможность сосредоточиться над книгой.
Членов Общества русских студентов было немного — 20–30 человек. Среди них преобладали люди, не начинающие студенческую жизнь, а по большей части приехавшие в Дерптский университет, чтобы закончить своё высшее образование после ряда лет, проведённых в ссылке. Многие из них были литературно образованными людьми. В то время, когда мы (Деген, я, Косач и другие мои дерптские друзья) вступили в Общество, там пользовались большим уважением Приселков и Омиров, в особенности — последний. Он любовно и внимательно относился к более молодым членам Общества. Под его влиянием пробуждался серьёзный интерес к передовой русской литературе, к литературе Герцена и Чернышевского, Белинского, Добролюбова, Салтыкова-Щедрина. Большим горем была (кажется через год после моего вступления в Общество русских студентов) болезнь и смерть Омирова. Как-то быстро эта болезнь определилась, как скоротечная форма туберкулёза (милиарный туберкулёз). Члены Общества попеременно дежурили у больного. Я помню, как безысходно тяжело было не находить слов и сил для ободрения умиравшего товарища. Смерть его вызвала искреннее горе у всего русского студенчества в Дерпте.
После смерти Омирова известной популярностью в Обществе русских студентов стали пользоваться вернувшиеся из ссылки, заканчивавшие в Дерпте медицинское образование Э. В. Эрнст и Семён Шарый. У них были черты, свойственные некоторым людям, потерпевшим в жизни крушение, — известная усталость от общественного движения, неверие в высокие цели, проявление постоянного скептического отношения к новым общественным течениям. Они посмеивались и подтрунивали над теми, кто серьёзно и упорно изучал Маркса, Энгельса. «Чтобы содействовать революции, не нужно погружаться в материалистическую философию и социально-экономическую науку, нужны решимость, смелость», — говорил Эрнст по поводу нашей попытки ставить в Обществе русских студентов доклады о начавшемся в те годы (1891–1893) философском и социально-экономическом обосновании у нас перехода от народничества к марксистскому движению. Помню, мне пришлось перевести два или три доклада (о полемике Энгельса против Дюринга — «Dührings Umwalzung der Wissenschaft» и о написанном К. Марксом Манифесте 1-го Интернационала о Парижской Коммуне) из Общества русских студентов — в «Конкордию», где эти мои доклады вызвали интерес у молодого студенчества.
С насмешками относились эти «старики» и к вниманию, которое начало проявляться в то время к литературному радикально-социалистическому движению (на украинском языке) И. Франко и Павлика. В связи с этим я и Евгений Викторович Деген вышли из Общества русских студентов. В обоснование своего выхода я послал мотивированное письмо, направленное против разъедающего влияния Шарого.
Теперь этот шаг кажется мне неправильным, так как вместо выхода из Общества, как раз нужно было оставаться в нём и продолжать настойчиво проводить свою линию, а не ослаблять позиции оставшихся в Обществе моих друзей (Левицкого, Малянтовича, Косача, Балака и др.)
[25].
Приятные воспоминания остались у меня от поездки вместе с тремя другими членами Общества на лодке из Дерпта по р. Эмбаху вверх до озера Вирцьярв и вниз от Дерпта до озера Пейпус. Это было то ли летом 1891, то ли 1892 г. В то лето я оставался в Дерпте, чтобы систематически готовиться к «философикуму», т. е. к сдаче экзамена по всем предметам, без полного зачёта которых нельзя было получить доступ к занятиям в клиниках (прежде всего, по физиологии и анатомии, физике, органической химии и пр.).
Как-то старшие по времени пребывания в Дерпте члены Общества — Ярилов и Шаталов — предложили мне принять участие в 2–3-дневной поездке на лодке по Эмбаху до Вирцьярвского озера, чтобы оттуда предпринять экскурсию для осмотра известных стекольного и зеркального заводов. С Яриловым мне приходилось встречаться при моих частых поездках на лодке по Эмбаху до ближайших лодочных станций — Квиссенталь (3 км) и Газенкруг (7 км). С детства я был выносливым и довольно сильным гребцом. Кроме Шаталова и Ярилова, изучавших естественные науки — геологию и почвоведение, в поездке принял участие ещё один медик-выпускник — сибиряк Гинцбург. Лодка была взята довольно большая, с двумя парами уключин. С собою мы взяли самовар и корзину с продовольствием. В путь отправились рано утром. Попеременно двое сидели на веслах, работая без отдыха час; в это время двое других отдыхали, один за рулём, а другой — наблюдал за самоваром. Чай должен был безотказно утолять жажду. Каждый час пары менялись. Преодолевая течение, мы успешно, хотя и не слишком поспешно, продвигались вверх, стремясь к ночи добраться до озера Вирцьярв, километрах в 45 от Дерпта. По пути днём на красивом берегу устроили привал, подкрепились, поразмяли ноги на лугу, собирали цветы. Солнце уже заходило, когда мы приплыли к рыбацкой мызе у озера Вирцьярв. От озера тянуло свежестью. Переговоры с хозяевами были немногословны, так как запас эстонских слов у нас был очень невелик, а хозяева не знали ни немецкого, ни русского языка. И хотя на все наши вопросы: муна? пима? элют? и т. д. следовало неизменное «эййолэ» (нету), но очень благодушная хозяйка все же позвала нас зайти в дом. Пока мы договаривались о ночлеге, над озером в вечерних сумерках поднялась луна. Был уже тихий летний вечер, а у берега ещё плескались не улёгшиеся волны. Раньше, чем вытащить лодку на берег, мы не смогли устоять от удовольствия вечерней прогулки в нашей гондоле по серебристым от лунного света волнам Вирцьярвского моря. Однако боль в мышцах от дневной работы веслами очень скоро вернула нас к месту ночлега. Оказалось, что, невзирая на все решительные «эййолэ», нас ожидал богатейший ужин. Хозяйка успела сварить уху из какой-то крупной свежего улова рыбы, в запасе оказалась картошка, кипел наш самовар, одним словом, проблема питания была разрешена и на вечер, и на утро.
