Родилась с полным весом моя первая дочь, составившая в течение многих последующих лет основной предмет наших забот, тревог, наших напряжённых усилий, планов и дум. У меня всегда вызывали глубокое внутреннее преклонение и почитание проявления высокого понимания материнского долга у Любови Карповны. С исключительной систематичностью изучала она всю литературу по уходу и воспитанию детей, Невзирая на все свои недомогания, проводила последовательно кормление грудью и наблюдение за дальнейшим развитием ребёнка. Чтобы позднее учить языкам и дать хороший выговор, всю зиму она брала уроки разговорного языка у француженки; настолько серьёзно и всесторонне знакомилась с литературой по воспитанию и уходу за детьми и критически её перерабатывала, что смогла позднее вести по этим вопросам профессиональную журнальную работу.
Много времени отдавал и я взращиванию нашего первенца. Это ведь особый, трудно передаваемый мир переживаний отцовства и возникновения на наших глазах нового человеческого сознания. Через год, зимою 1900–1901 гг., помню, я при малейшей возможности подолгу гулял с ребёнком там, где воздух был почище, у взморья. С санками я уходил довольно далеко от устья Невы, от Лоцманского острова. Тут однажды случилось совершенно непредвиденное происшествие. Был чудесный февральский или мартовский день. Лёд на Неве был только слегка покрыт снегом. Можно было уезжать с санками в любую сторону. Увлечённый радостными восклицаниями своей полуторагодовалой дочери при быстром беге санок, я не заметил, что по нашему адресу со стороны, противоположной Васильевскому острову, раздавались предупреждающие окрики и команды и только когда раздался выстрел, понял, что часовой, стоявший подле спущенного осенью на Неву со стапелей Балтийского завода корабля, в беспокойстве предупреждал меня о том, что я прошёл какую-то условную границу охраны. По его требованию я должен был стоять неподвижно, пока он вызвал какого-то воина, подошедшего к нам с оружием в руках. Он тщательно осмотрел санки, седока в них и меня и проводил нас до линии стоящих на льду вех. Вся эта процедура удлинила нашу воскресную прогулку на целый час и причинила некоторую тревогу матери, нарушив положенные сроки питания дочки.
Из всех исключительных, представляющихся теперь просто невероятными, проявлений неблагоустройства и антисанитарного состояния за Нарвскими воротами меня больше всего поражало положение дела с водоснабжением. Во всех дворах, густо застроенных двухэтажными деревянными домами с «угловыми» квартирантами-рабочими вода для питья и хозяйственных потребностей забиралась вёдрами из бака, вкопанного в заболоченную почву двора. В этот бак вода подавалась под очень слабым давлением по деревянным сверлёным трубам из реки Екатерингофки после принятия ею огромного количества фекально-хозяйственных вод из Обводного канала, реки Ольховки и других сточных протоков так называемой Болдыревской водокачки. Эта вода была настолько грязна, что каждый день, когда жильцы разбирали из бака всю воду, на дне его оставался 10–15-сантиметровый слой зловонной жижи, которую лопатами выбрасывали во двор. И такою «болдыревской» водой снабжалось столичное население участка за Нарвской заставой.
Как-то, идя на заседание санитарно-технической секции Общества охраны народного здоровья, чтобы сделать доклад о состоянии благоустройства в моём пригороде Петербурга, я взял с собой большой сосуд воды из такого пресловутого бака. При демонстрации этой воды все специалисты были убеждены, что им предъявлена канализационная сточная жидкость, и с трудом могли поверить, что такой водой пользуются люди для хозяйственно-питьевых целей.
Круг посещавших нас знакомых значительно расширился в связи с моей работой на переписи населения 1900 г. и благодаря встречам в редакции журнала «Жизнь»
[82]. Само собой как-то сложилось, что для сбережения времени мы бывали дома по вечерам только в среду. Среды стали привычным днём встреч у нас людей довольно разнообразных кругов. Заходила молодёжь из бывших сокурсниц Любови Карповны. Из числа наиболее заинтересовавшихся изучением населения участников переписи постоянно бывали Колтановские, статистик Караваев
[83], В. В. Хижняков, П. П. Маслов
[84], В. Я. Богучарский
[85], В. И. Шарый, О. Бражникова и др. «Среды» проходили в оживлённых разговорах о новых литературных явлениях и течениях, о планах и предположениях отдельных участников, об их специальных работах. Помню, как делился своими впечатлениями от поездки в Берлин доктор Вербов, акушер. В Берлине он побывал на рабочих собраниях, на которых слушал А. Бебеля, в профсоюзах, и был, казалось, разочарован: участники этих собраний были самыми обыкновенными рабочими, не отличавшимися по своему культурному уровню от хорошо знакомых ему петербургских рабочих. Именно это и вызывало у рассказчика бодрость: значит, и мы можем быть уверены в успехе политического движения среди рабочих.
Кто-то из постоянных участников наших сред предложил для внесения некоторой системы в пёстрые разговоры и беседы подавать каждому записку, какой вопрос сделать предметом обмена мнениями в данный вечер, а затем общим голосованием выбрать один из предложенных вопросов и обязать каждого высказать по нему своё мнение, опираясь не на предварительное штудирование материалов, литературы и чужих взглядов, а исходя из запаса своих представлений и мыслей. Одно из начинаний, высказанных мною в качестве предложения, к общему изумлению вылилось в ближайшее воскресение в довольно широкое проявление общественной активности.
Шла обычная весенняя выставка художников-передвижников. На ней, между прочим, привлекал к себе внимание репинский портрет Л. Н. Толстого во весь рост. Портрет стоял в нижнем зале. Как раз накануне нашей очередной среды было опубликовано постановление Синода об отлучении Л. Н. Толстого от церкви. Высказано было предложение найти способ общественного реагирования на эту реакционную затею, предпринятую с целью подорвать моральный ореол писателя.
Я предложил явиться всем присутствующим ровно в два часа в ближайшее воскресенье на выставку и увенчать цветами портрет Толстого, с тем чтобы публика могла выразить своё сочувствие соответственной овацией. Но для того, чтобы полиция не смогла принять предупредительные меры и не удалила портрет с выставки, мы должны были не разглашать свой замысел. В то же время каждый из присутствующих на среде должен был подготовить 5–10 человек, с обязательством для них пригласить с собой ещё по 3–5 человек. С принесёнными в незаметных пакетах цветами мы пришли в воскресенье на выставку.
