Было много совершенно незнакомой публики. Были и случайные, даже «высокопоставленные», посетители. К полудню в залах выставки стало необычайно людно, даже тесно. Когда стрелка подошла к двум часам, наши знакомые дамы приблизились к портрету Толстого и убрали его цветами, у рамы пристроили букет и венок из роз. Совершенно неожиданно цветы (букеты гиацинтов, роз, нарциссов, сирени — всего, что удалось закупить в цветочных магазинах на Литейном и Невском проспектах), густым дождём посыпались с верхней галереи выставки. Зал и хоры гремели от аплодисментов. Всё это вылилось в шумную большую манифестацию, смысл которой был всем понятен. Многие спешили пойти за цветами, чтобы поддержать нас. Об этом на следующий день писала даже газета «Новое время» — чиновничий шовинистический орган «чего изволите».
Летним отпуском 1901 г. я воспользовался, чтобы побывать в Крыму. Поездка в конце июня была облегчена для меня, никогда не бывавшего в курортных местах, тем, что помощь в устройстве на 1–1,5 месяца в Алупке оказала Е. А. Колтоновская, обычно проводившая там летние месяцы. Первый раз в жизни я видел горы, хотя это и были только горы Южного берега — Ай-Петри, Яйла, Медведь у Гурзуфа и скалистый берег у Симеиза. Я много ходил пешком, взбирался один на Ай-Петри из Симеиза, из Алупки; поднимался на Яйлу из Ялты; всюду ходил без проводников. Особенное восхищение вызвал у меня буковый лес и третичные сосны у Исара.
В Ялте я побывал у П. П. Розанова
[86], бывшего тогда ялтинским санитарным врачом. Несомненно, он был одним из наиболее передовых и всесторонне образованных наших первых общественных санитарных врачей-пироговцев. С ним я был лично знаком по работе на совещании санитарных врачей при правлении Пироговского общества весною того же 1901 г. в Москве. Ему принадлежала заслуга организации в Ялте санитарного городского дела: он поставил вопрос о правильной очистке города, строительстве в нём канализации и водопровода, о врачебном обслуживании населения.
Он познакомил меня со всеми сторонами своей деятельности. Между прочим, я помню, он настойчиво звал меня навестить А. П. Чехова, жившего тогда на своей даче по пути к Исару и водопаду Учан-Су. Когда мы собрались осуществить это посещение и зашли в окружённый садиком небольшой дом Антона Павловича, оказалось, что тот накануне спешно выехал в Москву, не успев предупредить П. П. Розанова, как своего врача.
Дорога в Ялту лежала из Петербурга по железной дороге через Севастополь, а оттуда до Ялты на небольшом пароходе, державшемся недалеко от берега. Все богатые виды Южного берега Крыма, обрамлённые причудливыми горами, впервые раскрывались перед моим взором. Между прочим, воспользовавшись временем до отхода парохода в Севастополе, я успел съездить в Херсонес и подробно осмотреть раскопки, с изумлением останавливаясь перед вскрытыми керамическими трубами и канализационными колодцами.
Довольно рискованный случай, по тогдашним временам, произошёл со мной при одной из моих прогулок из Алупки на Яйлу. Поднявшись через «Хаос», в котором с такою наглядностью можно было видеть каменные громады, скатившиеся при обвале верхних кряжей гор, до гребня Яйлы, где-то в районе Ай-Петри я, не придерживаясь никаких тропинок, спускался через камни ущелья и стремнины, держась за кусты, надеясь где-то пересечь верхнее шоссе и уже по нему дойти до Алупки. Но кусты и заросли становились всё гуще и непроходимее; где-то ниже, как будто уже недалеко, слышны были звонки, мне казалось проезжавших по верхнему шоссе почтовых экипажей, и я, преодолевая все трудности, спускался в их направлении. Но в самой густой чаще, спустившись с крутизны, натолкнулся на густое проволочное заграждение, тянувшееся в обе стороны. Подняться вверх, назад, сил у меня не было. Выломав несколько веток и собрав камни, я, насколько мог, приподнял нижнюю колючую проволоку и лёжа прополз, в конце концов, под нею, надеясь, что я попаду на верхнее шоссе. Я был в полном изумлении, когда увидел перед собою на поросших густой травой склонах, среди разбросанных, отдельно стоящих дубов, стадо тучных коров с колокольцами на шее. Звон этих колокольцев был принят мною за колокольчики почтовых тарантасов. Ко мне быстро приблизился лесник в специальной форме, крайне удивлённый моим появлением здесь. Он объяснил, что я попал на Ливадийскую ферму, вход на которую безусловно запрещён. К моему счастью, сторожевые собаки не услыхали, как пробирался я через проволочные заграждения, а то бы мне пришлось совсем плохо. Как нарушителя запрета страж этот доставил меня в охранный пункт, где я должен был подробно изложить весь маршрут моей весьма необдуманной, по их мнению, и рискованной прогулки, проверили все мои документы и после некоторой задержки провели меня к выходу и отпустили с миром, посоветовав больше по незнакомым местам без проводников не ходить.
По возвращении из Крыма я погрузился в выполнение своих запущенных за время отсутствия обязанностей санитарного врача. Накопилось несколько требовавших специальных осмотров дел по открытию шерстомойной фабрики, тряпичных складов и других предприятий. Нужно было также спешно готовить для очередного номера «Вестника общественной гигиены» статьи по санитарному обозрению и иностранному санитарному законодательству.
Неожиданно ночью у меня был произведён жандармский обыск, и мне было объявлено постановление Департамента полиции (Зволянского) о немедленной высылке из Петербурга в Новгород. В квартире был оставлен околоточный, который должен был сопровождать меня до вокзала
[87].
Это было тяжёлое испытание, обрушившееся на мою семью. Со спокойной выдержкой приняла на себя всю тяжесть создавшегося положения незабвенная спутница моей жизни (с 1898 по 1948 гг.) Любовь Карповна. Она в то время ожидала рождения нашей второй дочери, а на руках у неё была двухлетняя — первая дочь. Так как приставленный ко мне околоточный не позволил мне выйти из квартиры, то Любовь Карповна побывала в земской Управе, передала все бывшие у меня деловые бумаги, повидалась с Иваном Андреевичем, который обещал дать мне письмо к председателю Новгородской губернской земской управы, успела в редакции «Вестника общественной гигиены» взять для меня новые издания для составления очередного санитарного обзора. На моё ходатайство об отсрочке высылки на несколько дней Департамент полиции ответил отказом. И вечером того же дня я на велосипеде, в сопровождении на извозчике Любови Карповны и восседавшего с нею околоточного, отправился на тогдашний Николаевский вокзал и налегке (сдав в багаж велосипед) отбыл в Новгород. Тяжко было оставлять Любовь Карповну одну с ребёнком и с огромным количеством поручений по невыполненным делам. Только её энергия и бодрая, ровная настойчивость помогли ей спешно справиться с ликвидацией квартиры и со сбором средств, чтобы через короткий срок приехать ко мне в Новгород.
Новгород 1901–1902 годов. Томительны были первые дни пребывания моего в Новгороде. Я остановился в единственной в городе гостинице на центральной площади у самого Кремля. Это был, скорее, шумный трактир или постоялый двор, а не гостиница. В отведённой мне комнате ни днём, ни вечером, до поздней ночи нельзя было заниматься из-за непрестанно доносившегося разгульного пения и гармоники. Я уезжал на велосипеде на целый день на берег Ильменского озера. Гуляя в густом сосновом бору, случайно увидел однажды одинокий деревянный скит без дверей, с небольшим лишь оконцем, в которое передавали для богоугодного отшельника свои приношения приходившие по протоптанной в чаще тропинке богомолки.
