В Берлине нас встретил инженер Иван Карпович Полтавцев, брат Любови Карповны, который, получив в 1906 г. разрешение на выезд из сибирской ссылки за пределы России, уже несколько лет жил со своей семьёй в столице Германии. Там он организовал свою техническую контору. Мы пробыли у Полтавцевых всего два или три дня. Вместо зимнего пейзажа, который мы покинули в Петербурге, в Берлине вовсю зеленели газоны, цвели тюльпаны и нарциссы. Город казался нарядным и опрятным. Его благоустройство вызвало у меня не только интерес, но даже зависть. Пробуждалось желание добиться такой же чистоты и благоустроенности в наших городах. Невзирая на кратковременность остановки, я всё же успел побывать в окрестностях Берлина недалеко от Гафельского озера на полях орошения Шарлотенбургской канализации, тогда ещё не объединённой с Берлинской канализацией.
Нужно было торопиться в Дрезден. Там уже заканчивалась постройка Русского павильона. Спешно шла отделка внутренних помещений, и начиналось развёртывание выставочных отделов. Для размещения отдела земской медицины предназначался верхний этаж — скромные горницы под высокой крышей русского терема.
Для размещения экспонатов Земского отдела, которым я непосредственно ведал, пришлось использовать каждый уголок, каждый квадратный метр. По мере развёртывания моих сводных графиков и таблиц, наглядных картограмм я разъяснял всем моим сотрудникам и приходившим выставочным работникам содержание и особый смысл каждого экспоната. Это привело к тому, что ещё задолго до открытия Русского отдела публика постоянно собиралась и слушала мои разъяснения. Если я видел, что среди слушателей были люди, не знающие русского языка, я переходил на немецкий.
Окончание устройства и официальное открытие Русского павильона на Дрезденской выставке произошло со значительным опозданием (почти на целый месяц). Некоторым утешением для нас было то, что другие павильоны (английский, французский) были открыты с ещё большим опозданием. Благодаря архитектурной оригинальности Русского павильона, построенного в стиле московских теремов, яркости его расцветки, а может быть и благодаря энтузиазму молодых объяснителен, русский отдел привлёк к себе значительное внимание.
По соседству с русским был открыт японский павильон. Японцы не пожалели средств на пышное и не лишённое тонкого вкуса художественное оформление своих экспонатов и выставочных помещений. Вскоре после открытия нашего отдела и временного отъезда В. В. Подвысоцкого в Петербург, в служебное помещение к нам зашёл секретарь японского отдела. Молодой немецкий врач-гигиенист передал желание профессора Такаки, известного микробиолога, ректора Токийского университета, являвшегося правительственным комиссаром японского отдела Дрезденской международной выставки, познакомиться с нашим отделом. Условились, что Такаки будет в нашем павильоне на следующий день в четыре часа. К сожалению, на следующий день я должен был на короткое время отлучиться из нашего павильона, меня несколько задержали, и я пришёл на семь минут позже условленного срока.
Профессор Такаки с женой (немкой) и с двумя секретарями был уже в нашем павильоне и осматривал научный отдел Института экспериментальной медицины со знаменитой павловской собакой на первом плане. Я очень просил меня извинить за невольное и непредвиденное опоздание, и после представления меня жене Такаки провёл гостей по всем разделам Русского павильона. Наконец мы поднялись по лестнице в «земские антресоли». Я старался разъяснить сущность земской медицины, всё её общественно-санитарное профилактическое построение и значение, останавливаясь на наших скромных моделях, фотографиях, диаграммах. Было видно, что Такаки слушает мои пояснения с большим вниманием. Уходя из земского отдела, он, пожимая мне руку, сказал: «Нечто подобное вашей земской медицине хотел бы я ввести в Японии». Затем он пригласил меня познакомиться со всей экспозицией японского павильона.
В назначенный день, точно минута в минуту, в условленное время я вместе с Любовью Карповной прошёл в японский павильон. Нас попросили подождать в канцелярии. Ровно через семь минут вышел Такаки и с большой предупредительностью провел нас по всему отделу. С особенной подробностью он остановился на «культуртрегерских» заслугах японцев на острове Формоза. Японцы научили там детей употреблять при еде посуду, ложки и вилки, умываться по утрам, вообще прививали гигиенические навыки в основанных ими школах. Демонстрируя прекрасно выполненные муляжи кушаний и дневных рационов японских рабочих и крестьян, Такаки настаивал, что нормы потребления жиров и белков европейскими физиологами, гигиенистами и диетологами чрезвычайно, по его мнению, преувеличены. При этом, вероятно, не бралась во внимание огромная разница в климате наших стран. С большой любезностью отвечал Такаки на вопросы Любови Карповны о положении в Японии охраны материнства и младенчества и о санитарных мероприятиях по охране детей после грудного возраста
[159].
В Дрездене мы жили в пансионе фрау Вундерлик на Бюргервизе. Каждый день, направляясь в «Большой парк», где находилась выставка, я вновь и вновь испытывал восхищение благоустроенностью и красотой художественного оформления этой центральной части города. Массивное, тяжёлое своеобразие ратуши, зелёные аллеи, окаймлённые магнолиями, платанами, буками и кустами айвы. Широкие изумрудно-зелёные поляны с прудами, на которых величаво плавали лебеди. С природной красотой так удачно сочетались большие скульптурные группы ведущих хоровод граций и муз классической древности; от них дорога шла до королевского дворца Бюргервизе мимо одиноко стоящих вековых дубов и пышных цветников. Всё это, невзирая на большое число пешеходов и посетителей, всегда поражало безукоризненной чистотой и свежестью. Нельзя было не видеть, какое большое воспитательное и культурно-эстетическое воздействие оказывало всё это благоустройство на публику, особенно на детей.
Что особенно привлекательно было в дрезденских парках, садах и бульварах — это обилие певчих птиц. Зяблики и чёрные дрозды привыкли, что люди их не обижают, а, наоборот, подкармливают, бросая крошки или даже специально продаваемый повсюду в ларьках корм для птиц. Не успеешь присесть на скамейку, как к тебе направляются красивые, с жёлтым клювом, чёрные дрозды, а с веток деревьев слетают зяблики. По большим полянам бегали похожие на зайцев крупные кролики.
В дачный период (июль-август) мы жили в Вейксдорфе (несколько станций от Дрездена). Это деревня, девушки которой, дочери местных крестьян, работали преимущественно на шоколадных фабриках в Дрездене. Вокруг — прекрасные места для прогулок: леса с озёрами, перемежающиеся с полями и лугами. Мы сняли мезонин в одной из дач, обедали в крестьянской семье по соседству, а по воскресеньям — в ресторане подле железнодорожной станции. Каждый день я по железной дороге ездил в Дрезден на выставку.
Наши три дочери быстро сдружились с детьми соседнего врача и с другими деревенскими детьми, причём гораздо скорее, чем на уроках немецкого языка, овладели запасом слов, необходимым для общих игр и проказ на улице. Они быстро усвоили, что при прогулке по полевым межам и дорогам нельзя срывать ни одного колоска, за этим следила полевая полиция; что нельзя на улицах и на дороге поднять упавшую с дерева грушу, т. к. это «неприлично», «непристойно», стыдно — одним словом — «s'ist doch unanständig», как объяснил мне порядочный «головорез» — уличный мальчишка, отвечая на мой вопрос, почему он не берёт упавшие с дерева груши. Грушевыми деревьями были обсажены все дороги и улицы. Оказалось, что все эти деревья сдавались сельским обществом в аренду садоводу, которому и принадлежал весь урожай плодов. Только он собирал опавшие плоды и ухаживал за деревьями.
