Удивляли нас и другие обычаи местного населения. Прежде всего, стойко сохранявшиеся привычки к общности и взаимосвязи между людьми, без разделения на «своих» и «чужих». Идя по улице, приходилось непрерывно отвечать на приветствия: «доброе утро», «добрый день» и т. д. Через два-три дня все соседи были уже, очевидно, осведомлены кто мы, куда и зачем я езжу… Подходя к железнодорожной станции, я вижу, что могу опоздать к поезду, ускоряю шаги, но слышу спокойное приветствие сторожа, занятого подметанием дорожки: «Добрый день, доктор! Не спешите. Ещё есть время. Ещё целая минута». Откуда он уже знает, что я спешу к дрезденскому поезду? Почему называет меня доктором? — недоумеваю я, выражая ему на ходу благодарность за внимание.
Быт жителей саксонской деревни существенно отличался от быта русских деревень. В Вейксдорфе был свой уличный сторож, подметавший улицу, собиравший весь сор и конский навоз с дороги. Последний он использовал в качестве удобрения уличных посадок из фруктовых деревьев. Имелся в деревне и свой «ассенизационный обоз», два-три раза за лето вывозивший на поля и луга нечистоты из выгребных домовых уборных. Было и своё водоснабжение — хорошо оборудованные буровые колодцы с насосами.
При нас после уборки скошенного сена луга были политы нечистотами, вычерпанными из придомовых выгребных ям. На несколько часов воздух был отравлен сильнейшим зловонием. На возмущение Любови Карповны, жаловавшейся на невозможность прогулок, наш хозяин с совершенно невинным видом и без удивления по поводу «вздорных», на его взгляд, претензий, заявил: «Да ведь это же просто удобрение! Ничего более».
Разлитые по скошенному лугу нечистоты, разумеется, нельзя запахать, поэтому понадобилось несколько дней, чтобы они окончательно минерализировались и перестали издавать зловоние. Зато после этого трава для второго укоса (отава, как говорят на Украине) стала быстро и пышно разрастаться, и луг ласкал взор свежей густой зеленью.
Вскоре после возвращения из Вейксдорфа в Дрезден я случайно встретился с В. Я. Богучарским и возобновил с ним знакомство, начавшееся ещё в 1898–1902 гг. в редакционных собраниях журналов «Новое слово» и «Жизнь». В Дрездене в 1911 г. Богучарский, сколько помню, работал над материалами по истории развития социальных отношений в известном книгохранилище Goschesammlung. В свободное время он часто бывал у нас. Он познакомил Любовь Карповну с интересными окрестностями Дрездена и их описанием в воспоминаниях у Тургенева и других русских писателей. Занятый ежедневно на выставке, я не имел возможности воспользоваться знанием местных достопримечательностей и книжных собраний В. Я. Богучарского.
К началу школьных занятий Любовь Карповна должна была уехать с детьми в Петербург, а я, оставшись один, свободное от выставки время употреблял на составление и печатание брошюры на немецком языке о земском отделе. Она вышла на прекрасной бумаге с очень хорошо воспроизведёнными снимками и графиками. Много труда было положено на составление общего путеводителя по русскому отделу. Разумеется, общий официальный каталог нужно было и с внешней стороны оформить надлежаще. Художественную сторону издания взял на себя лично сам Владимир Валерьянович Подвысоцкий, который, несомненно, был одарён хорошим вкусом. Кстати, именно по его замыслу в центральном вестибюле Русского павильона была помещена выполненная Юлией Свирской (племянницей В. В. Подвысоцкого) грандиозная скульптура «Россия» — в виде спокойно и величаво восседающей, опираясь на государственный герб, могучей русской женщины с символически отброшенным на пол мечом.
Выход в свет официального каталога не снимал с очереди составления и издания объяснительных записок и специальных каталогов для отдельных составных частей и групп русского отдела. С усердием и настойчивостью занимался я составлением такого общего объяснения к отделу земской медицины, за организацию которого нёс ответственность. Только в августе удалось мне закончить немецкий текст объяснительного очерка к земскому отделу. Для его своевременного издания (в Дрездене) мне пришлось много часов провести в типографии, так как русского корректора в ней не было. Хотя и мучила меня неуверенность в правильности моего немецкого текста, однако распространение вышедшего, наконец, в свет моего «Das russische Semstwomedicinanwesen» имело большой успех.
Появившиеся в дрезденской газете заметки об интересе, вызванном представленной в русском отделе организацией бесплатного лечебно-профилактического обслуживания, а затем и выход из печати моего описания земской медицины, были причиной обращения ко мне профессора Зонрея с просьбой дать для издаваемого журнала статью о лечебно-санитарных мероприятиях земств. Его желание было мною выполнено.
Среди случайных слушателей моих объяснений в земском отделе Русского павильона иногда бывали проезжавшие через Дрезден путешественники из числа представителей литературных кругов тогдашнего Петербурга. Помню, как-то по окончании моей лекции одной из групп экскурсантов ко мне подошёл пышущий здоровьем, цветущего вида С. А. Венгеров
[160] и говорил мне о неожиданности для него узнать о некоторых очень глубоких по своему смыслу и содержанию явлениях русской действительности здесь, в Дрездене.
В другой раз после моих объяснений в долгую беседу по поводу построения моего рассказа экскурсантам вступил П. Б. Струве. Он сообщил, что уже несколько раз слушал мои пояснения и всякий раз удивлялся, зачем я затрачиваю так много сил, чтобы всегда строить изложение по-другому, по-новому. Ведь это же ненужное расточительство сил! Следует составить один раз то, что мне нужно объяснить, и придерживаться этого текста. Я должен сознаться, что такого совета я не мог ни понять, ни признать. При изложении мною владеет содержание, а за формой я не гонюсь.
Вспоминается мне приезд в Дрезден для изучения гигиенической выставки Николая Ивановича Тезякова
[161], оборвавшийся в самом начале в связи с трагическим известием о внезапной смерти его жены. Утром я встретил его, только что приехавшего, в Русском павильоне, успел бегло ознакомить с «земскими антресолями», в экспозициях которых были использованы прекрасные фотографии, присланные Саратовским губернским земством, т. е., следовательно, самим Тезяковым. Возвратись в свою рабочую комнату, я среди полученной почты нашёл адресованное мне письмо одного из саратовских сотрудников Николая Ивановича с известием о внезапной смерти его жены, произошедшей в пути на юг Донской области, куда она поехала навестить родных.
Только на следующий день я смог после предварительной подготовки передать эту весть Николаю Ивановичу. Нельзя забыть тех потрясения и горечи, которые были вызваны известием у Николая Ивановича. Этот крепкий, постоянно деятельный, энергичный, сильный человек как-то сразу осел, замолк, точно парализованный. Конечно, он немедленно уехал из Дрездена туда, где умерла его жена. Глубина его горя без слов передавалась всем нам, провожавшим его.
