Затем столичная пресса
[1551] и Дума в апреле 1912 г. публично подняли вопрос: «Кто заведует в России военной контрразведкой?»
[1552] Председатель думского военного комитета Гучков намекнул, что военный министр с помощью своего протеже создал новую организацию для сыска в русском офицерском корпусе; ссылаясь на достоверные сведения
[1553], он потребовал парламентского расследования измены. Он вызвал министра на слушания в Думу, Сухомлинов явился, но ничего толком не сказал, заняв выжидательную позицию. Однако министр, со своей стороны, поручил Главному военному прокурору выяснить, располагает ли издатель и журналист Б. А. Суворин доказательствами преступной деятельности Мясоедова, о которой писал в своей газете. Прокурор счел данные Суворина и Гучкова несущественными и признал установленным, что «подп[олковник] Мясоедов никакого доступа к секретным сведениям Гл[авного] Упр[авления] Ген[ерального] штаба и Гл[авного] штаба не имел и поручений по политическому сыску на него никогда не возлагалось»
[1554]. 16 мая 1912 г. заключительный доклад по делу представили царю, и в печати появилось подробное изложение его содержания. Министр в заявлении газете «Русский инвалид» (16 мая) отрицал, что «командированный в его распоряжение подполковник Мясоедов» когда-либо пользовался доступом к секретной корреспонденции отделения Главного штаба, работавшего со сведениями из Департамента полиции, или к секретным делам и документам контрразведывательного отделения Генерального штаба, и утверждал, что тому вообще не давали никаких заданий, связанных с разведкой и контрразведкой. Тем не менее, ради собственной безопасности, он в связи с думским расследованием предусмотрительно уволил своего офицера по особым поручениям со службы и поставил под надзор.
Должно быть, после отстранения от должности на Мясоедова сильно давили немецкие кураторы, советуя ни в коем случае не сдавать позиций. Он отчаянно боролся, не гнушаясь никакими средствами, от вызова на дуэль Суворина и Гучкова (на дуэли 22 апреля только великодушие Гучкова спасло близорукого Мясоедова от смерти), жалобы на премьер-министра В. Н. Коковцова и написанного вместе с женой Кларой прошения царю до хулы на своего прежнего наставника Сухомлинова. Но без протекции военного министра агент неизбежно проиграл бой российской общественности.
Секция IIIb Большого генштаба получила тяжелый удар: как показала внутриведомственная оценка ущерба, она поставила всё на одного «крупного» агента и потерпела крах вместе с ним. В квартальном отчете секции, а также в ретроспективном обзоре Гемппа за тот период о неудаче в апреле — мае 1912 г. (с оглядкой на 1-й квартал года) говорится резкими и самокритичными словами: «Результат разведывательной деятельности… не оправдывал ожиданий… Политическая напряженность возрастала день ото дня и крайне затрудняла тайную разведку… Офицер разведки снова должен… признать, что слишком гонялся за „крупными“ агентами. Это стоит очень много времени и труда, так как связь с ними дается тяжелее, чем с евреями, которые чувствуют свою зависимость от нас [!]. Поэтому на другое времени не остается. В надежде на большой выигрыш мелкая работа невольно и незаметно отодвигается на задний план. А от неудачи „крупных“ агентов не только становится одним разочарованием больше, но и страдает все дело [подчеркивание в тексте. — Е. И. Ф.]»
[1555].
«Дело» действительно пострадало настолько, что шефу секции IIIb пришлось призвать своих офицеров начать все сначала: «Мы должны теперь, после того как из-за бдительности русских наши лучшие связи уничтожены, искать новые зацепки, чтобы восстановить контакт с высшими штабами [подчеркивание в тексте. — Е. И. Ф.]»
[1556]. В результате расследований и арестов в России «надолго оборвались» и другие ценные для секции связи в российско-восточнопрусском приграничье, например в Эйдткунене: «Это был тяжелый год для офицера разведки!»
[1557]
Фридрих Гемпп в своем рассказе не называл поименно утраченные в первом полугодии 1912 г. «лучшие связи», «крупных» агентов и надежды на «большой куш»: перед этим его начальник полковник Николаи вместе с австрийским коллегой полковником Ронге отрицал какие-либо отношения с Мясоедовым и охарактеризовал его казнь как «непонятную». Гемпп не мог нарушить табу. Тем не менее обрисованные им временные рамки (1-й квартал 1912 г.), цели («контакт с высшими штабами»), причины провала начатой акции («бдительность русских»), личность агента (не еврей, «крупный» агент) и сильное воздействие его раскрытия на аппарат («страдает все дело») не оставляют сомнений в том, что Гемпп имел в виду задание Мясоедова и его доступ в Военное министерство. Ибо, хотя в течение десятилетия перед Первой мировой войной в России расследовался целый ряд дел против иностранных агентов, в указанный период неизвестен другой случай военного шпионажа в пользу Германии, к которому могли бы относиться слова Гемппа.
Из уважения к министру Сухомлинову Мясоедова не привлекли к ответственности. В оставшееся до войны время он мог беспрепятственно работать над пополнением агентурных кружков вокруг «Северо-западного пароходства» с центром в Либаве и его филиалов в российско-восточнопрусском пограничье, в столицах других западных приграничных губерний и столице империи. Должно быть, его цель согласно указаниям заключалась в приведении их в работоспособное состояние к началу военных действий. Ради этого он в мае 1914 г. отстаивал перед минским губернатором право пароходства нанимать «еврейских полевых агентов»
[1558]:
тем самым он осуществлял оплачиваемую отдельно функцию «тягача» (на жаргоне секции IIIb), который должен привлекать к себе как можно больше подходящих кандидатов в агенты и склонять их к шпионской деятельности
[1559]. Кроме того, он выполнял задачи «разъездного агента», а также разовые поручения, связанные с мобилизацией, как, например, организация в начале 1914 г. группе мнимых немецких инвесторов ознакомительной поездки в Тифлис, на будущий русский южный фронт. Когда за несколько недель до войны австрийского агента Александра Альтшиллера отозвали в Вену, а немецкую семью Бауэрмайстер в Германию, Мясоедов поехал в Берлин, а его компаньон из либавской пароходной компании в Ганновер. В Берлине Мясоедов провел предвоенные недели, предположительно получая в разведотделе инструкции на случай войны. Кураторы, видимо, опять оказали на него значительное давление, поскольку последующие шаги, предпринятые им в России, снова демонстрировали все признаки до неприличия упорного стремления попасть на удобную для разведки должность.
