Позже Ленин косвенно взял на себя ответственность за использование священника в своих целях и разжигание первой русской революции. Когда некоторые меньшевики заговорили, что Гапон (тогда уже убитый) и его сторонники «быстро освободились от полицейского привкуса и повели чисто классовую политику»
[119], Ленин не смог промолчать. «Освободились благодаря сознательному участию в этом деле организованной с[оциал]-д[емократической] партии, никогда не соглашавшейся передавать руководство политикой пролетариев беспартийным организациям… Мы принимали участие в зубатовском и гапоновском рабочем движении для борьбы за с[оциал]-д[емокра]тию», — признал он
[120]. Ленин в то время уже отзывался о покойном исключительно с презрением. Очернение им «рабочего попа» вплоть до 1917 г. приобретало все более гротескные черты. Его товарищи и комментаторы, следуя его примеру, характеризовали «попа-провокатора» как «полное ничтожество» и утверждали, что на роль организатора шествия, которое привело к Кровавому воскресенью и, таким образом, к первой революции, он был «выдвинут» «движением масс»
[121].
1.2.2.3. Ленин придумывает революцию
Ленин в Женеве услышал о кровавом исходе воскресной демонстрации на Неве на следующий день, 10 (23) января, из уст своего товарища А. В. Луначарского «с ликованием»
[122]. Он с энтузиазмом приветствовал трагическое происшествие как «величайшие исторические события», «начало революции» с «тысячами убитых и раненых»
[123]. Тут же превратив спровоцированный его товарищами местный инцидент в столице в начало ожидаемой революции по всей стране, он путем целенаправленного пропагандистского предвосхищения событий старался преувеличить его смысл, тогда как российская общественность еще видела лишь отдельные локальные вспышки недовольства в очагах революционно-анархистской агитации (царь даже в 1910 г. спорил с премьер-министром П. А. Столыпиным, отрицая, что в 1905 г. в России была «революция»). Только в ходе последующего массового ввоза закупленного на японские средства оружия эти местные беспорядки стали перерастать в общероссийское движение. Процесс, кстати, начался с портовых городов Прибалтики и Закавказья: именно им первым доставалось оружие из японских поставок. Пропаганда, которую вел Ленин по заданию Акаси, существенно способствовала тому, что за границей нарождающемуся движению придавалось гораздо большее значение, чем оно имело в тот период в России.
При этом Ленин обозначил момент «начала революции» и как начало внутренней «войны», тем самым впервые провозглашая общую с неприятельским Генштабом стратегию: углубить внешнюю войну посредством внутренней или гражданской войны и таким образом одержать победу над громадной империей с неисчерпаемыми людскими и материальными резервами. Его пропагандистское предвосхищение всероссийской революции сделало его в 1905 г. ценным союзником японского Генштаба, а на четвертый год Первой мировой войны — незаменимым помощником Людендорфа в России.
Навестив Ленина на женевской квартире в начале февраля 1905 г. (до 4 [17] февраля
[124]), Гапон поставил его в неловкое положение: двумя неделями ранее Ленин заклеймил Гапона как «провокатора»
[125], который, пусть, может быть, и «бессознательно», завлек неопытных, доверчивых рабочих в ловушку в соответствии с планом бойни
[126], якобы составленным генералами и тайной полицией в сговоре с Романовыми, дабы преподать устрашающий урок всему революционному пролетариату. Появление исполненного благих намерений, политически наивного священника, должно быть, открыло Ленину нечто иное и побудило его обратить внимание на возможность использования визитера, поскольку 4 февраля он поспешил в конфиденциальной, предназначенной только для внутрипартийного употребления записке под названием «„Царь-батюшка“ и баррикады»
[127] снять с Гапона обвинение в провокаторстве. Публично он ничего подобного не сделал и потому с декабря 1905 г. в своей очернительской кампании против «попа-предателя» мог спокойно продолжать настаивать на этом подозрении. Однако 4 февраля в партийном кругу он отметил историческую роль Гапона «в начале русской революции» и объявил недоверие петербургских товарищей к попу понятным, но необоснованным.
Несмотря на предвзятое мнение, Ленин встретил беглеца внешне доброжелательно, расспрашивал о состоянии революционных организаций рабочего класса
[128]. Тем не менее он всегда относился к этому народному герою из противоположного политического лагеря сдержанно (не случайно в воспоминаниях Крупской тот предстает «хитрым попом» с «поповской психологией»
[129]). Впрочем, Ленин и не мог держать себя с Гапоном свободно. Его опрометчивая попытка разжечь в столице нужное японцам восстание провалилась. Зато он невольно сделал своего соперника в борьбе за руководство пролетарскими массами «героем Кровавого воскресенья». Теперь ему приходилось учитывать большие надежды, которые Акаси возлагал на объединяющее влияние священника, и в соответствии с пожеланиями японской стороны налаживать при его участии боевой союз между эсерами и социал-демократами для подготовки вооруженного восстания в России
[130]. Этот тактический замысел определял ленинское отношение к Гапону, пока тот, ничего не подозревая, действовал по заданию и на деньги японского Генштаба. Когда японские субсидии прекратились (в ноябре 1905 г.), Ленин только рад был избавиться от опасного соперника и по поводу его убийства не проронил ни слова
[131].
