На предварительном следствии арестованные, которым грозил суд по законам военного времени, пытались спасти свою шкуру пустыми отговорками. Их мелочные увертки по сравнению с тем, как мужественно держались перед российскими судами народники в прошлом и эсеры в недавнее время, представляли собой позорное зрелище. Один Муранов, скомпрометированный сильнее всего, следуя предписанной Лениным тактике, отказался давать показания. Другие депутаты Госдумы уверяли, что их фракция не имеет ничего общего с РСДРП. Розенфельд и «Печак» отрицали наличие у них других имен; Розенфельд, желая скрыть свое членство в ЦК, не признал свою тождественность с «Каменевым» и заявил о «решительном» неприятии «Тезисов о войне». Ленин хвалил Каменева за то, что благодаря такой тактике он сумел утаить принадлежность к ЦК, но порицал за изображение «несогласия с ЦК» и возмущался попыткой отмежеваться от его тезисов
[1774]. Он так и не простил сосланному соратнику подобной беспринципности и даже после возвращения их обоих в Петроград все еще припоминал ему «недостойное поведение»
[1775].
Речи защитников обвиняемых депутатов, молодых адвокатов-социалистов — Керенского (трудовик), Н. Д. Соколова (большевик) и Н. К. Муравьева (эсер), — отчасти демагогические, отчасти слишком пристрастные, не делали чести ни им самим, ни их профессиональному сообществу. Муравьев дошел до того, что объявил «пятерку» подлинными представителями угнетенного российского рабочего класса и пригрозил в случае их осуждения восстанием по всей империи! Члены партии кадетов по политическим причинам отказали обвиняемым в правовой помощи, но, публикуя отчеты о процессе, способствовали благожелательному настрою общественности по отношению к обвиняемым
[1776]. Когда на рубеже 1914–1915 гг. дело, в соответствии с рекомендацией товарища министра внутренних дел Джунковского Верховному главнокомандующему
[1777], передали не в военный суд, а в Петроградскую гражданскую палату, арестованные воспряли духом. Петроградская палата проявила большое внимание к первому процессу подобного рода с начала войны и постаралась не провоцировать излишними строгостями рабочих и солдат, которым пропагандисты расписывали этот процесс как «суд над рабочими депутатами»
[1778]. Председательствовал на суде сенатор Н. С. Крашенинников, обвинителем выступал Г. П. Ненарокомов, оба — уважаемые и опытные юристы. Присутствие среди публики самых известных членов Думы, в том числе Милюкова, Родичева и Ефремова, а также тяжело больного графа Витте гарантировало справедливое разбирательство.
Вопреки предположению Ленина, суду не понадобилось фальсифицировать улики. Масса обвинительного материала была огромной и не оставляла сомнений в том, что обвиняемые имели задание, используя войну, дестабилизировать Россию, перетянуть на свою сторону ее солдат и резервистов и в определенный момент подать им знак поворачивать оружие внутрь страны, дабы поднять революцию, развязать гражданскую войну и силой ниспровергнуть существующий государственный строй. Обвинительный акт давал довольно полную картину внутрипартийной жизни от получения телеграммы Вандервельде до конференции в Озерках и на основании краковских и поронинских партийных постановлений доказывал, что думская фракция никакой самостоятельностью не обладала и ее члены, в целом и по отдельности, подчинялись ЦК во всех решениях и действиях. Последний же пользовался ею как орудием для создания всероссийского преступного сообщества, чьи тайные организации в форме нелегальных «ячеек», связанных системой «доверенных людей», на любом уровне, от самого глухого захолустья до столицы, подлежали всестороннему контролю ЦК. Обвинитель просил судить главных виновников как членов преступного сообщества, имеющего целью смену существующего образа правления, по ч. 1 ст. 102 Уголовного уложения.
В заключительной речи прокурор Ненарокомов провел «резкую грань» между думской фракцией и партийными интеллектуалами из ЦК, в значительной мере пойдя фракции навстречу: «Можно не хотеть войны и желать мира, но нельзя идти против деятельности, направленной на защиту родины, в тот момент, когда враг уже поднялся. Но несчастье фракции заключалось в том, что она самостоятельно не могла разрешить этот вопрос. Последнее слово принадлежало центральному комитету партии». Опираясь на тексты, письма, дневниковые заметки думцев-большевиков, он характеризовал их как более или менее беспомощных исполнителей директив ЦК, рассуждая: «На эти слабые плечи возложена была огромная, невыносимая тяжесть быть народными представителями, и они чувствуют свою непригодность к этой роли и страдают от этого». Сознавая несоответствие своих личных качеств тому, что от них требовали, они, по словам прокурора, с начала войны все меньше ощущали себя способными разобраться в хаосе событий и найти правильную дорогу. ЦК воспользовался ситуацией и прислал интеллигентного партийного работника Розенфельда со своими доктринами, дабы наставить их на путь. Таким образом, Розенфельд стал непосредственным «вдохновителем» дела, которое привело думских депутатов на скамью подсудимых. Не в силах, несмотря на душевный конфликт, расстаться с доктринами и параграфами партийной программы из-за диктата ЦК, депутаты «чрез головы тех, кто своей кровью защищает пределы отечества, протягивали свою руку врагам родины»: «Эти люди хотели нанести нашей доблестной армии удар в спину, внести в ее ряды разрушение и дезорганизацию»
[1779].
Суд, начавший открытые заседания 10 февраля, признал пятерых депутатов Государственной думы, а также Розенфельда, Яковлева, Линде и Воронина виновными и 13 февраля 1915 г. приговорил их к лишению гражданских прав и ссылке на вечное поселение в Туруханский край (Восточная Сибирь). Там осужденные присоединились к сосланным ранее большевикам (Сталину, Свердлову и др.), которыми Ленин пожертвовал, чтобы доказать охранке правдивость своего агента Малиновского; новых ссыльных он принес в жертву поспешному стремлению исполнить немецкое задание, о каковом большинство из них понятия не имело. На суде не прозвучало ни слова о мотивах настоящего главного виновника и его связях с врагами России. Социалистическая пресса столицы восполнила этот недостаток, обвиняя в измене и ударе в спину подавляющему большинству европейских социалистов «недостойных носителей высокого звания [депутата]», которые «едва ли не под влиянием германских агентов, не жалеющих золота, — играли… в пользу Германии»
[1780].
