По этим строкам, если мысленно добавить в них слова с выражением модальности, достаточно ясно угадывается суть разговора и достигнутых договоренностей. Парвус объяснил Ленину, что его предсказание 1911–1912 гг. о завершении мировой войны мировой революцией осуществляется «для общества и революции» наилучшим образом, но ввиду практической необходимости принимать во внимание интересы центральных держав от цели мировой революции нужно временно отказаться. Он рассказал Ленину об опасениях германского правительства, что задуманная им революция перекинется на Германию, и настойчиво рекомендовал, пока идет война, ни при каких обстоятельствах не вести в Германии революционной агитации. Он подчеркнул, что «революции в Германии не будет», т. е. не должно быть, революцию «в этот период» можно сделать «только в России», причем она должна выглядеть «результатом немецких побед» — а не следствием субсидирования немцами большевиков и их влияния на армию и общество.
Как писал дальше Парвус, и он сам, и Филипп Шейдеман после него «со всей настойчивостью» доказывали большевикам, «что революция в Германии, пока продолжается война, невозможна [т. е. недопустима. — Е. И. Ф.] и, сверх того, нельзя требовать от нас, чтобы мы подвергли опасности западный фронт»: «Мы не станем этого делать, потому что победа Антанты будет гибелью не только для Германии, но и для русской революции. Чтобы освободить революционные силы пролетариата, прежде всего необходим мир»
[1801].
Ленин уступил не сразу. Как свидетельствует последняя фраза Парвуса в первой из приведенных цитат, он подчинился столь далеко идущему и так чувствительно обрезавшему его революционную программу диктату против воли и поначалу добивался возможности при немецких субсидиях (намек про издание «коммунистического журнала») апеллировать к пролетариату всех воюющих стран, ускоряя европейскую революцию. Парвус четко дал ему понять невыполнимость такого замысла, и Ленин нехотя смирился с обстоятельствами. Он согласился ограничиться революционизированием России, отказаться от связей с революционными силами в Германии, а взамен получил обещание дальнейшего финансирования, но через Парвуса и под его контролем. Дополнительное условие — представить революцию не плодом собственной борьбы, а результатом военных действий центральных держав — подвергало тяжкому испытанию его самоуважение и самолюбие его борющихся товарищей. Он принес и эту жертву. Критически относившиеся к Ленину большевистские круги в Швейцарии узнали, что между Лениным и Парвусом состоялось тайное соглашение, касающееся координации усилий по революционизированию России и немецкой финансовой помощи для ленинских предприятий
[1802]. Отныне Ленин должен был в обмен на финансирование немцами революции в России временно вычеркнуть кое-какие пункты из своей революционной программы, воздерживаться до конца войны от любых попыток революционизировать Германию и отойти от группы Люксембург — первый шаг к изоляции, политической нейтрализации и последующей физической ликвидации Розы Люксембург.
В Берлине, куда Парвус по пути из Цюриха в Копенгаген заехал отчитаться лично, его соглашение с Лениным расценили как полный успех. 6 июля 1915 г. министр иностранных дел запросил у министра финансов колоссальную сумму 5 млн марок «на цели пропаганды в России» (в тексте соответствующего документа это приняло форму «на поощрение революционной пропаганды в России»), и запрос был удовлетворен в тот же день. Ввиду невозможности покрыть такую сумму имеющимися бюджетными средствами ее провели по гл. VI, разд. 2 чрезвычайного бюджета
[1803].
Цюрихское соглашение оказало значительное влияние на дальнейшую деятельность Ленина. Следует предположить, что Ленин получил из уст Парвуса обещание продолжать субсидировать революционную работу его партии при условии, что субсидии будут поступать от или через Парвуса. Это повышало опасность утечки информации и/или компрометации и ставило Ленина в неразрывную зависимость от человека, с которым он не мог поддерживать никаких отношений открыто. Посылая своего ближайшего польского сотрудника и сподвижника по краковским временам, Фюрстенберга-Ганецкого, в Копенгаген, дабы прочно «прикрепить» его к Парвусу, Ленин, возможно, надеялся минимизировать эту зависимость, поближе познакомиться с финансовыми делами немецкого агента Парвуса и обеспечить себе доступ к его средствам — в качестве своего рода подстраховки соблюдения договоренностей. Вместе с тем «прикрепление» Фюрстенберга к Парвусу втянуло в новую комбинацию венское Эвиденцбюро. В критический для Ленина февраль месяц 1915 г. оно перевело своего связного Фюрстенберга из Вены в Цюрих. Раз теперь он в рамках нового, контролируемого сотрудничества германского отдела IIIb с Лениным уехал в Копенгаген в роли связующего звена между Лениным и Парвусом, собираясь в обозримом будущем оставаться там (за ним последовали жена и сын из Галиции и брат из Варшавы), то, видимо, его австрийское начальство захотело застолбить свое участие в этой комбинации. В Копенгагене (а после высылки из Дании в Стокгольме) Фюрстенберг сделался правой рукой Парвуса в его недоступной постороннему взгляду империи подставных фирм, служащей интересам германского ВК, притом — в советской трактовке — поддерживая «систематическую связь с Лениным», с одной стороны, и обеспечивая «непосредственную связь В. И. Ленина и Петроградского бюро ЦК большевиков»
[1804], с другой. Отсюда можно заключить, что Фюрстенберг в этом агломерате фирм ведал выплатой субсидий Ленину в Швейцарии и его товарищам из Петроградского бюро ЦК в России.
Чтобы заниматься этим без помех, Фюрстенберг повел в Копенгагене двойную игру — предложил свои услуги российскому военному атташе, капитану (позже генералу) Потоцкому, и, по сведениям Эвиденцбюро, вошел в его агентурную сеть
[1805]. Потоцкий, курировавший в 1915 г. 15 агентурных групп, а в начале 1916 г. — 21 секретного агента, предпочитал рекрутировать лиц, которые могли под видом деловых поездок свободно пересекать германо-датскую границу и обладали связями в военных кругах Германии. Фюрстенберг-Ганецкий отвечал обоим условиям
[1806]. Чрезмерно полагаясь на лояльность и успехи своих агентов, Потоцкий допускал нарушения, информация о которых доходила до Петрограда. Так, сотрудник разведывательного отделения штаба русской 2-й армии капитан Генштаба Ковалевский в докладе о недостатках русской разведки за рубежом от 5 ноября 1915 г. особо выделил плохое состояние дел в Копенгагене, а немецкий агент в русской Ставке М. К. Лемке из официальных донесений узнал, что «многие копенгагенские резиденты… знают друг друга, продают друг другу сведения, ведут себя совершенно неконспиративно и, конечно, проваливают порученную им заграничную разведку»
[1807]. Из подобной ситуации Фюрстенберг мог извлечь большую выгоду. К примеру, он добился разрешения отправлять почту с российскими дипломатическими курьерами и широко пользовался этой возможностью в партийных целях. Несомненно, Фюрстенберг действовал как двойной агент с ведома Парвуса и Ленина, которые и за границей были заинтересованы в проникновении в русскую секретную службу, а тем самым также в разведки стран Антанты.
